Coca-Cola. Грязная правда - [80]

Промучившись напрасно много лет с другими странами, Коллингсворт и его коллеги в итоге отвергли такой путь и вместо этого занялись корпорациями. По Америке как раз прокатилась вторая волна моды на корпоративную социальную ответственность, и компании наперебой старались представить себя в выгодном свете — они, мол, радеют о нуждах обездоленных во всем мире (лишь бы это не отражалось на доходах и не подрывало конкурентоспособность). Коллингсворт и другие борцы за охрану труда и окружающей среды надеялись, что если все подпишутся под едиными стандартами, тогда корпорации смогут «поступать правильно», не опасаясь при этом уступить конкурентам. И если корпорации проявят интерес к социальным проблемам, которые волнуют их клиентов, это пойдет лишь на пользу имиджу. Предполагалось, что это будет добровольный «кодекс поведения», которому будут следовать сами компании на своих фабриках и их зарубежные партнеры.

Эта идея начала обретать популярность после того, как студенты выступили с критикой таких компаний, как Nike, которые эксплуатировали низкооплачиваемый труд при изготовлении спортивной одежды.

Этот спор быстро попал в национальные новости, и досталось всем, от Liz Claiborne до Кэти Ли Гиффорд. В 1999 году Билл Клинтон добился компромисса — как и несколько лет спустя, когда производители газировки оказались главными виновниками ожирения нации. В то время Клинтон еще был президентом, и он настоял, чтобы производители одежды и профсоюзы выработали взаимоприемлемые правила и стандарты, во многом напоминавшие тот закон, за который Пиз бился десятилетием ранее. Надзирать за соблюдением этих условий должна была новая некоммерческая организация — Ассоциация справедливого труда.

Хотя подпись Coca-Cola не стояла под этим договором, она в более свободной форме приняла участие в движении за создание «кодекса поведения». Она тоже не была чужда этому веянию, в том числе признавала «Принципы Салливана», установленные в 1970-х священником из Пенсильвании с целью принудить компании отстаивать равенство рас в отношениях с ЮАР, где тогда действовал режим апартеида. Проблему апартеида эти принципы разрешить не помогли, а по мнению некоторых критиков, даже помешали более эффективным действиям — изъятию капиталовложений из этой страны. Сам Салливан отказался от этих требований, но в разгар дебатов вокруг Nike они были возрождены ООН в виде «Глобальных принципов Салливана», которые обязывают компании признавать права объединений и профсоюзов, платить рабочим не меньше прожиточного минимума и обеспечивать «безопасные и здоровые условия труда».

В это время Coca-Cola начала активно сотрудничать с ооновской Международной организацией труда, совместно вырабатывая правила для заграничных ботлеров. В частности, запрещалось использовать детский труд, и в целом этот «кодекс поведения» требовал существенно большего, чем любые из подписанных корпорацией принципов ООН. Но в этих кодексах имелись свои изъяны, не говоря уж о том, что они оставались полностью добровольными. Coca-Cola полагала, что обязана применять их лишь в тех своих филиалах, где она владеет большинством акций, а благодаря «сорокадевятипроцентному решению Айвестера» корпорация вполне сознательно сохраняла миноритарные пакеты почти во всех своих основных ботлерах. В результате большинство работников разливочных заводов в таких странах, как Колумбия, в пользу которых и придумывались эти правила, ничего от них не выиграли. А с развитием контрактной системы труда многие рабочие даже не считались штатными сотрудниками компаний, в которых Coca-Cola держала эти миноритарные пакеты. И Ассоциация справедливого труда, как убедился Коллингсворт, только пускала пыль в глаза. Сколь бы прекрасными намерениями ни руководствовались стороны, подписавшие эти соглашения, механизм осуществления новых правил оказался слабым, недоставало финансирования. Nike обеспечила себе положительный имидж, но и в 2005 году отчет компании показал, что на половине ее фабрик сохраняется 60-часовая рабочая неделя, зарплата была ниже минимальной, не было душевых и даже питьевой воды. «Все это чистой воды показуха», — возмущается Коллингсворт. Под конец 1990-х он оказался в тупике: возможностей прищучить корпорации за их заморскую деятельность было не больше, чем в ту пору, когда он молодым человеком путешествовал по Азии.

И тут в его жизнь вошел человек по имени У Маунг Маунг. Он был генеральным секретарем профсоюзов Бирмы — страны, которая была захвачена военной хунтой в 1962 году, а с 1989 года называется также Мьянмой. Маунг Маунг поведал Коллингсворту весьма печальную историю о том, как беженцы, перебирающиеся через границу с Таиландом, попадают там в руки солдат, а армия принуждает их расчищать джунгли с помощью мачете или же искать оставшиеся в земле мины; тех, кто отказывается подчиниться, пытают, насилуют, убивают. Весь этот кошмар совершался во имя интересов двух иностранных корпораций — французской Total и калифорнийской Unocal. Маунг взывал о помощи. «Вы сильный юрист, — говорил он Коллингсворту. — Вот то дело, на котором вы сможете доказать, что существует рабский труд, творится жестокость, и все это ради выгоды американской транснациональной корпорации».