Цивилизация перед судом истории. Мир и Запад - [22]

Однородность, которую эти отдельные цивилизации демонстрируют в сфере культурного развития и социальной структуры, распространяется и на их историческое мировоззрение. Каждое из этих обществ было убеждено в том, что оно единственное цивилизованное общество в мире, а остальное человечество — варвары, неприкасаемые или неверные. При такой точке зрения очевидно, что по крайней мере пять или шесть цивилизаций до Васко да Гамы должны были пребывать в заблуждении, а продолжение истории показало, что на самом деле ни одна из них не была права. Все варианты заблуждения, без сомнения, в равной мере ошибочны, но они могут не быть в равной мере абсурдны, так что весьма поучительно посмотреть на полдюжины соперничающих и взаимно исключающих версий всеобщего мифа «простого народа» в порядке возрастания пренебрежения здравым смыслом.

Для китайцев их сектор земного шара обозначался как Поднебесная, иначе — все поднебесье, а территория под непосредственным правлением имперского правительства называлась Срединным царством. Эта точка зрения с невозмутимой уверенностью изложена в знаменитом ответе великого императора Цзяньлуня (правил в 1735–1795 годах) на письмо короля Великобритании Георга III, предложившего установить между монархами дипломатические и торговые отношения.

«Что же до твоей просьбы о том, чтобы аккредитовать одного из твоих подданных при моем Небесном Дворе и доверить ему контроль над торговлей с Китаем, то она противоречит всем традициям моей династии и не может никак быть исполнена… Церемонии и законы наши настолько отличаются от ваших, что если даже твой посланник и усвоит что-либо из них, то и тогда ты не сможешь привить их на твоей чужой для нас почве… Управляя всем миром, я преследую одну цель, а именно: сохранить благое правление и исполнить предназначение Государства… Чужие и дорогостоящие цели меня не интересуют. Я не придаю особого значения вещам экзотическим или примитивным, и в товарах твоей страны мы не нуждаемся»[4].

Если бы посланец варваров лорд Макартни разгласил деликатный секрет, что его правитель периодически терял рассудок, император ничуть бы не удивился. Ни одному варварскому князьку в здравом уме не пришло бы в голову обращаться к Сыну Неба, как если бы он был ему ровней; а уж тон составителя британского послания, даже принимая во внимание его невежество, должен был показаться поистине наглым в свете всей истории, как ее понимали Цзяньлунь и его окружение.

Цзяньлунь самостоятельно творил историю, покорив последние из диких кочевых племен Евразийских степей и прекратив таким образом дуэль между «Пустыней» и «Засеянным», которая была одной из основных нитей в ткани истории последних трех тысячелетий. Сын Неба достиг этого исторического свершения практически в одиночку. Единственный, кто мог бы претендовать на свою долю участия в этом процессе, был царь Московский. «Варвары Южного моря» (как китайцы называли западных морских цыган, которых прибило к южному берегу Китая с той стороны) не принимали абсолютно никакого участия в достижении этой великой победы во славу оседлой цивилизации. Однако личные достижения государственного мужа и воина Цзяньлуня мало что добавляли к сиянию, исходившему от Сына Неба ex officio (по должности). Империя, которой он правил, была самой древней, самой преуспевающей и самой милосердном из всех существовавших политических институтов. Основание ее в III веке до н. э. дало цивилизованному миру цивилизованное правительство, составленное из отобранных на конкурсной основе и в высшей степени культурных гражданских служащих, вместо международной анархии, в которую ввергли человечество отдельные суверенные государства, руководимые по наследству феодальным нобилитетом и развязывавшие постоянные междоусобные войны. В течение предыдущих двадцати веков этот тщательно обустроенный мир время от времени давал сбои, но эти сбои всегда оказывались кратковременными, и к концу правления Цзяньлуня последнее из возрождений Срединного царства было в своем апогее. В этой политической оболочке сохранилось интеллектуальное сокровище: наследие философских школ, искавших ответы на фундаментальные вопросы метафизики и этики. И сыны Срединного царства показали, что их врожденная интеллигентность и искусство управления государством были под стать широте взглядов, которую они проявили, восприняв великую иноземную религию, рожденную в Индии, — махаяну, — для удовлетворения духовных запросов, которым их собственная оседлая цивилизация не смогла предложить адекватных решений.

Исходя из этих исторических предпосылок, спросим себя, был ли Цзяньлунь не прав, отвечая таким образом Георгу III. Несомненно, многие из моих западных читателей улыбнутся, читая его ответ. Разумеется, они улыбаются оттого, что знают последствия, но что эти последствия доказывают? Только то, без сомнения, что император Цзяньлунь и его советники не подозревали о том, какую безграничную мощь обрели «варвары Южного моря» благодаря практическому применению новых открытий физической науки. Во время миссии лорда Макартни в Китае было немало образованных людей, причем многим из них, находившимся тогда в цветущем возрасте и при ответственных постах на императорской службе, довелось дожить до того времени, когда Великобритания развязала войну с Китаем и диктовала свои условия под дулами пушек. Но не доказывает ли такое продолжение истории, что Цзяньлунь был столь же мудр в своей политике необщения, сколь и неинформирован относительно военной мощи «варваров Южного моря»? Его интуиция предостерегла его от приобретения «экзотических и примитивных» британских товаров, а одним из самых экзотических товаров, предложенных британскими купцами императорским подданным, был опиум. Когда власти запретили эту торговлю, как и должно было сделать уважающее себя правительство, варвары воспользовались своим военным преимуществом, чтобы пушечным огнем с моря ввести в Китае британскую торговлю на британских же условиях. Я понимаю, что это весьма упрощенное описание «опиумной войны», но по существу это правда, и единственное, что можно сказать в пользу виновников данного международного преступления, — это то, что с тех самых пор они стыдились своей акции. Я хорошо помню это, надеюсь, искупающее ощущение стыда, переданное мне еще в детстве моей матерью, когда я спросил ее об «опиумной войне» и она рассказывала мне о ней.