Цивилизация некоторых - [3]

— Понимаешь, Серега, — задумчиво говорил папа, — соединения эти уникальны. Луна из-за своего небольшого размера не могла удержать летучие соединения, образовывавшиеся в процессе магматического развития. Понимаешь, о чем я? Вода, щелочи, углекислота — все ушло в космическое пространство, испарилось, а кислорода здесь никогда не было слишком много — поэтому нет сильно окисленных элементов. Миллионы лет метеориты дробили и перемешивали породу, дробили и перемешивали. Теперь у нас под ногами материал, изобилующий соединениями кальция, магния, алюминия и циркония, сцементированный в единую массу… Ты представляешь, какой это лакомый кусочек для цивилизации потребителей? Ты представляешь, что тут начнется, если люди получат возможность разрабатывать лунные недра?

Сережка представлял. Сначала здесь появятся огромные машины, чудовищные добывающие комплексы, и любоваться «пейзажами, от которых дух захватывает» станет невозможно. Потом Луна превратится в головку сыра, изрытую гигантскими сквозными дырами, а потом — когда-нибудь — и вовсе исчезнет. Не посветит в окно, не наколдует искрящуюся дорожку на море, не подтолкнет теплую волну прилива.

— А знаешь, что самое ужасное? — спрашивал папа.

Сережка не знал и оттого внутренне содрогался — разве может быть что-то ужаснее исчезнувшей Луны?

— Самое ужасное, друг мой Серега, что накроется медным тазом вся наша космонавтика. Уже сейчас появляются недовольные — дескать, ну, вышли в космос, утерли нос американцам, потом они нам утерли — а дальше что? Какая польза от полетов? И один из немногих аргументов за дальнейшее развитие космонавтики — поиск необходимых человечеству ресурсов, полезных ископаемых на других планетах. Понимаешь, о чем я? Пока наша цивилизация в поиске — она будет учиться летать: к Луне, к Марсу, к звездам, к иным мирам. А если цивилизации все поднести на блюдечке… Помнишь, летом, в Переделкино, я показывал тебе гнездо трясогузки?

Сережка помнил — и кучу хвороста под корнями могучего дуба, и беспокойную серую птичку с забавно дергающимся хвостиком, и крохотные яички на дне гнезда-чашки…

— Пока птенчик не вылупился из яйца, он питается веществами, которые его окружают. Потом его кормят мама с папой, а потом он учится летать — чтобы находить пропитание самостоятельно, чтобы знакомиться с другими птенцами, чтобы путешествовать в далекие прекрасные страны. Стал бы он рисковать и делать первый взмах слабенькими крылышками, если бы рядом, в пределах доступности, было полным-полно еды?

Сережка догадывался, что никто не стал бы рисковать.

— Правильно! — подтверждал папа его догадку. — Некоторые считают, что далекие прекрасные страны — это миф, а другие птенцы… Что ж, говорят эти некоторые, пусть другие птенцы из чужих гнезд сами к нам прилетают!

Сережка пытался осмыслить, понять логику подобных слов. А если в других гнездах тоже есть «эти некоторые», которые тоже отговаривают своих птенцов учиться летать, то что же — никто никогда не познакомится?

— Имеет ли право птица называться трясогузкой — или ласточкой, или лебедем, или орлом, — если она никогда не полетит? Нет, в лучшем случае, такая птица — курица, но никак уж не лебедь… Мы ведь с тобою не хотим, чтобы человечество превратилось в цивилизацию кур?

Сережка совершенно точно этого не хотел!

— Ты не представляешь, — мрачнел папа, — какая это была мечта — добраться до звезд! Сколько человек боролось за эту мечту, денно и нощно трудилось над ее осуществлением, сколько жертв, сколько ошибок!.. И сейчас — тысячи и тысячи людей работают, совершенствуют, готовятся… А тут я со своим телепортатором, черт возьми!

Папа так сокрушенно мотал головой внутри шлема, что Сережке становилось невыносимо горько, и слезы сами начинали течь, а вытереть их не было никакой возможности. Папа замечал это, взбадривался, подмигивал хитро и весело:

— Черт возьми, мы же не хотим, друг мой Серега, чтобы космонавты остались без работы? Не хотим, чтобы человечество прекратило летать, едва научившись делать первый взмах крыльями? И вот потому мы о нашем телепортаторе никому не скажем! Слышишь? Ни-ко-му! Мы с тобой обязательно дождемся того момента, когда к Сириусу будут летать все желающие, когда к Бетельгейзе звездолеты будут ходить чаще, чем электрички до Переделкино, когда мы, земляне, — слышишь? — сами отыщем братьев по разуму, — вот только тогда мы раскроем миру нашу маленькую тайну! Договорились? Надеюсь, я доживу до… Ну, а не я — ты-то уж точно доживешь!

И папа, чтобы Сережка больше не расстраивался, катал его на реактивном лунном мотороллере вокруг шатра, поднимаясь высоко над пологом, разгоняясь, тормозя и лихо разворачиваясь на одном месте.

Потом такие совместные путешествия на Луну повторялись все реже и реже — папа вообще стал редко бывать дома днем, прося присмотреть за сыном то соседей, то кого-нибудь из своих коллег-женщин. А если и бывал — в основном хмурился перед экраном ЭВМ в кабинете-библиотеке или ругался с кем-то по телефону. Иногда к нему приходил дядя Витя — «коллега недоделанный», как выражался отец. Сережка помнил, что тогда ни он, ни папа дядю Витю не любили. Незваный же гость в основном кричал на папу, а мальчишку вообще не замечал — наверное, тоже их не любил. Тем удивительнее было, что после смерти отца именно дядя Витя принялся заботиться о Сереже. И хорошо заботился, надо сказать! Не позволил чужим дядям и тетям забрать его в сиротский приют, оформил опекунство, нанял на работу Нину, которая на самом деле была по профессии не няней, а детским психиатром. Сладости приносил, мозаики… Про папу часто говорил — и только хорошее. Ну, и расспрашивал много, приглашая Нину в качестве «переводчика». Почему-то никто, кроме отца и Нины, не понимал, что хочет сказать Сережка.