Цивилизации - [86]

Культивированные зерновые, опора древних систем хозяйства, в любом случае менее питательны, чем дикие разновидности, которые они заменяют, хотя дают больший урожай и в целом требуют меньше работы при приготовлении в пищу. Однако до того как приготовить из зерна еду, его нужно вырастить. А это тяжелейшая работа, требующая гораздо больше времени и усилий, чем собирательство, например, дикорастущего зерна. По мере сужения диеты человек становится все уязвимее для голода и болезней. Крестьянин обречен на борьбу с вредителями. Ирригационные каналы превращаются в рассадники болезней. Оседлое население, живущее в тесноте, становится легкой добычей опасных болезнетворных микроорганизмов. Рост рождаемости — он обычно характеризует процесс перехода к растениеводству — обновляет резервуар не имеющих иммунитета жертв вирусов и тем самым способствует их возникновению и развитию[480]. Тем временем, вместо того чтобы стать всеобщим дополнительным источником питания, охота делается привилегией элиты, а разнообразие диеты — наградой за власть. Великие достижения цивилизации — грандиозные монументы, воздвигнутые народом для удовлетворения элиты, — для большинства означают больше труда и больше тирании[481].

Это не оправдание романтического представления о нравственном превосходстве обществ «копья и пращи», где преобладает охота и собирательство. Эти общества хорошо знакомы с кровопролитиями и тоже раздирались неравенством, как и те, что опирались на агрокультуру, только у них это выражалось по-другому[482]. Люди, занимавшиеся интенсивным земледелием, отказывались не от лесной невинности золотого века, но от некоторых практичных преимуществ. Джек Р. Харлан, агроном, один из великих пионеров исторической экологин, выразил это как нельзя лучше:

Этнографические данные свидетельствуют, что народы, не занимающиеся земледелием, делают все то же, что и земледельцы, но не работают так много и напряженно. Собиратели изменяют и расчищают растительность с помощью огня, сажают семена, выращивают клубни, защищают растения, владеют участками земли, домами, рабами или отдельными деревьями, устраивают праздники первого сбора, молятся о дожде и об увеличении урожая… Они собирают семена трав, молотят, веют и мелют, приготовляя муку… Они выкапывают коренья и клубни. Они извлекают яд из ядовитых растений, делая их съедобными, а ядом усыпляют рыбу и убивают дичь. Они знакомы со многими лекарственными растениями и составами. Ими известна цикличность жизни растений, они знают времена года, знают, где и когда с наименьшими затратами труда собрать наибольший урожай дикорастущих растений. Есть свидетельства того, что диета собирателей была лучше, чем у земледельцев, что голод у них случался реже, здоровье было крепче — меньше хронических болезней и не так повреждены кариесом зубы. Поэтому следует спросить: зачем заниматься земледелием? Зачем отказываться от 20-часовой рабочей недели и от удовольствия охоты, чтобы непрерывно трудиться под солнцем? Зачем больше работать ради менее питательной пищи и менее постоянного ее поступления? Зачем призывать голод, болезни, эпидемии и жизнь в тесноте?[483]

Можно уклониться от необходимого объяснения, сославшись на то, что интенсификация труда в земледелии неизбежна: это часть «курса истории», или неотвратимого прогресса. Но у истории нет никакого курса; в ней нет ничего неотвратимого, и прогресс в целом все еще ожидается. Часто причиной интенсификации труда и выработки новой технологии называют потребность в новых ресурсах, либо из-за роста населения, либо из-за истощения других источников[484]. Но эти объяснения не соответствуют данным хронологии. Невозможно показать, что в нужное время и в нужном месте исчезли или даже заметно уменьшили численность виды, пригодные для охоты. Конечно, в районах с наиболее развитым земледелием население растет, но это, вероятно, не причина, а следствие[485]. Демографическое давление объясняет, почему нельзя отказаться от интенсификации хозяйства без риска катастрофы, но не объясняет, почему эта интенсификация началась. Наконец, интенсификация сельского хозяйства возможна только в районах с изобильными ресурсами: кажется более разумным утверждать, что именно изобилие, а не нехватка — предпосылка подобного развития.

Бесполезность всех разновидностей материалистических объяснений развития массового земледелия толкает исследователей к религии или, в более общем виде, к культуре. Действительно, ошибка — пытаться объяснить все особенности цивилизации только рационально или, по меньшей мере, в соответствии с рационализмом экономистов. Теперь, когда мы подвергли экономический либерализм проверке и выяснили, что если его принцип и действует, то весьма несовершенно[486], мы можем отбросить один из наиболее стойких древних мифов о природе человека. Человек — не экономичное животное. Просвещенный эгоизм далеко не всегда руководит нашими решениями, особенно когда мы принимаем их коллективно. Праздность и коварство более общая человеческая характеристика, чем просвещенный эгоизм, и люди редко избирают долговременные цели, для достижения которых нужно принести в жертву ближайшее время или свободу. Во всяком случае, человек, заботящийся о выгоде исходя из известных данных о получаемой отдаче на затраченные усилия, никогда не сделал бы выбор в пользу систем, на которые опирались в долинах Евфрата, Нила, Инда и Желтой реки.