Цитадель - [107]

Одно ясно — никому нельзя доверять до конца, и менее всего нынешним друзьям-союзникам.

В комнату вбежал запыхавшийся человек в черном, очень пыльном балахоне.

— Фландо? — удивился граф.

— Да, мессир, это я.

— Что ты делаешь здесь, бездельник! ?

— Час назад к нам прискакал какой-то итальянец я сообщил, что великий провизор предлагает нашей турме переместиться к заброшенным воротам.

— Почему вы его не повесили?

— Он знал условный сигнал.

Граф Раймунд выругался.

— Запомни Фландо, пока я жив, мои войска будут перемещаться только по моему приказу.

— Но…

— Езжай туда, где я велел тебе находиться.

Черный балахон кивнул и попятился.

Граф, все еще раздраженно скалясь, подошел к окошку за которым садилось огромное лихорадочно-красное солнце. Сушь. Две недели истребительная жара и ни капли дождя. Над городом кружила мельчайшая, неощутимая кожей пыль. Ее как бы поднимало над крышами города, скопившееся под ними напряжение.

«Пора», — подумал Раймунд. Пора ехать во дворец, пора начинать действовать. Граф подошел к небольшому сундуку обитому железными полосами, повернул ключ в замке, поднял крышку, достал два кошелька из белой кожи, наполненных константинопольскими цехинами. Вполне может статься, что потребуются деньги. Королевская казна пуста, как говорит Д'Амьен. Не его ли стараниями, кстати? А может все же оставить цехины здесь, под охраною?

Раймунд на некоторое время задержался в сидячем положении перед своим сундуком, взвешивая в руке белые кошельки, а также все за и против того, брать ему их с собою или нет. Ему не суждено было решить эту не слишком философскую проблему. Сзади раздался едва уловимый шорох, метнулась со стороны окна мгновенная тень, и в затылок одного из самых славных, сильных, мужественных и богатых людей Палестины вонзился золотой кинжал.

Шевалье не дал графу упасть на спину и тем самым смазать картину преступления, он уложил его лицом вниз. Развязал один из белых кошельков и высыпал его содержимое на спину поверженному, чтобы не возникло никаких сомнений относительно мотивов убийства. Не ограбление.

Проделано все было очень быстро и бесшумно. Старая сноровка восстанавливается быстро. Когда в комнату вбежал оруженосец с известием, что лошади оседланы, он застал только что описанную картину, за вычетом актера, сыгравшего роль ассасина.

— И на что вы теперь рассчитываете де Созе? — ехидно спросил великий провизор, барабаня пальцами левой руки по столу.

— Не знаю, мессир, — подавленным голосом отвечал рыцарь, — может быть на христианское снисхождение.

Лицо Д'Амьена исказила судорога.

— Снисхождение? Вы сказали снисхождение?!

— Да, мессир. Вы велели нам убить Рено из Шатильона, мы честно пытались это сделать. Двое погибли, я изувечен, — де Созе поднял правую руку и из рукава показалась то, что осталось от кисти. Было видно, что эта демонстрация доставляет рыцарю боль.

— Мне кажется, что сослуженная нами служба стоит трехсот бизантов.

— Вы должны были не попытаться убить Рено, а убить его. Надо было подумать головою, раз плохо работают руки.

— Мессир…

— Нет, нет и нет, я не считаю, что долг уплачен. Меня не интересует количество пролитой вами крови. Я знаю только, что Рено жив и приятно проводит время в объятиях красавицы Изабеллы.

— Всегда считалось, что орден госпитальеров собирает деньги с богатых, чтобы лечить нищих, но теперь меня мучит вопрос, куда сей достославный орден девает деньги, которые он выжимает из нищих?

Д'Амьен брезгливо поморщился.

— Неуместное острословие сгубило много людей, и вы, дорогой де Созе, по всей вероятности, присоединитесь к этим господам.

— Так или иначе, денег у меня нет, — усмехнулся рыцарь.

— Зря вы думаете, что я этого не знаю, и зря вы надеетесь, что отсюда отправитесь в долговую тюрьму, где вас смогут подкармливать ваши наваррские друзья. Нет.

Де Созе побледнел.

— У ордена госпитальеров, вечно пекущегося, по вашему тонкому замечанию, о споспешествовании болящим нищим, есть неподалеку от Тивериадского озера соляные копи, дающие нам небольшую толику необходимых нам средств. Вот туда вы отправитесь отрабатывать не только свой собственный долг, но и те деньги, что должны остались ордену ваши друзья, столь благоразумно и своевременно ушедшие из жизни. Увести.

Последнее слово было обращено к двум вооруженным людям, стоявшим у дверей. Когда де Созе уволокли вместе с его проклятиями в адрес «святош-кровопийц», Д'Амьен откинулся на высокую спинку кресла. Набранная из полудрагоценных камней планка, приятно холодила затылок. Граф был недоволен собой. Сорвался, все-таки сорвался. Негодяи и ослы! Втроем не смогли прирезать одного бабника. Теперь уже поздно. Правда говорят, что Изабелла девица — хотя какая она теперь девица! — благоразумная и преамбициозная. Очень уж она хочет стать королевой, и не может не понимать, что роковой Рено не приобретение, а препятствие на ее пути к короне. Наверное хорош в постели, но совершенно невозможен на троне. Говорят, что Шатильоны родня бургундским герцогам. Н-да. А Лузиньян настолько благоразумен, что может быть, согласится закрыть глаза, а главное уши, на юношеские прегрешения Изабеллы. Может статься, что здесь нет еще окончательного поражения. И вообще, об этом — потом. Это терпит.