Цитадель - [19]

— Не беспокойтесь. Я позабочусь о Суге, даже если она наскучит мужу. Я беру девочку из хорошей семьи… Доверьтесь мне!

При этих словах мать Суги пала ниц перед Томо. Слушая бессвязные слова благодарности, перемежавшиеся рыданиями, Томо и сама едва не расплакалась.

…Мать Суги хорошо помнила тот разговор. Ей отчаянно хотелось поговорить с Томо и услышать подтверждение данной клятвы, но она робела и потому обратилась к Кин.

— Речь, наверное, идёт о Юми-сан? — уточнила Суга, когда Кин умолкла. Она даже глаза прикрыла, словно от яркого света. — Если вы об этом, то не стоит говорить с госпожой. Передайте матушке, что она тревожится понапрасну.

— Вот как?.. Ну… Если так, то… Да, наверное… — Кин приложила чубук своей трубки к щеке и кивнула с озадаченным выражением на лице. — То есть, Суга-сан хочет сказать, что с Юми не будет ничего такого!

— Нет, я вовсе не это хотела сказать… — Невольная усмешка скользнула по белому, словно бумага, лицу Суги. Улыбка была обезоруживающе простодушной, но у Кин вдруг возникло жуткое ощущение, будто кто-то дотронулся до неё ледяной рукой. На неё как будто повеяло могильным холодом.

— Это уже случилось. Скоро господин уладит вопрос с отцом Юми-сан, и она перейдёт жить в мою комнату…

Суга сообщила новость с улыбкой, но у Кин округлились глаза. Она так и осталась сидеть с прижатой к щеке трубкой.

— Вот как… Значит, ваша матушка беспокоилась не зря?

— Я же сказала. Не о чём здесь беспокоиться. Юми-сан — прямая, открытая девушка. Она скорее похожа на мальчика. Мы с ней прекрасно сошлись характерами…

— Ну… всё это замечательно, но… Если господин полюбит Юми, что будет с вами, Суга-сан?

— Я же сказала, не о чем беспокоиться, — повторила Суга всё с тем же простодушным смешком. Смешок вышел бесцветный, даже безвольный, — словно что-то неотвратимое, властное влекло Сугу в зияющую пустоту.

По спине Кин пробежал озноб, и она пытливо посмотрела на Сугу. Ей вдруг остро захотелось узнать, что там — за опущенным занавесом. Интересно, как удалось Сиракаве привлечь в таком деле в союзники Сугу?..

— Как это — не о чем беспокоиться? Вы хотите сказать, что господин делится с вами всеми своими секретами?

— Ну… Не всеми, конечно…

Суга осеклась и смущённо вспыхнула. Она явно сболтнула лишнее.

— Я только хотела сказать, что ваша матушка просто так от меня не отступится. Расскажите подробнее, если хотите её успокоить. Иначе ей придётся поговорить с госпожой.

— О, только не это! — Суга нахмурилась и раздражённо передёрнула плечиками. В этот момент пёстрый котёнок, спавший клубочком на шёлковом дзабутоне, проснулся и, позвякивая колокольчиком, подбежал к Суге. Девушка подхватила его и посадила к себе на колени. Потом заговорила — медленно, раздельно, словно роняя слова. При этом пальчики её безостановочно поглаживали мягкую шёрстку котёнка.

— Хозяин очень бережёт меня. Он говорит, что я не такая выносливая, как обычные женщины… что я умру, если буду слишком… перетруждаться. Господин привык иметь дело с гейшами и куртизанками, он хорошо знает, что чем заканчивается у женщин… Я с самого начала относилась к господину, как к отцу, я никогда не знала, что такое ревность. Возможно потому, что он намного старше меня… Госпожа ничего не знает об этом, поэтому не говорите никому, прошу вас.

Суга умолкла, лицо её неожиданно сделалось невероятно взрослым, опущенные ресницы скрыли выражение глаз. С прелестного личика странно стёрлись все чувства, хотя Суга вряд ли догадывалась об этом. Это была абсолютная, воплощённая пустота.

Когда Кин, распрощавшись, ушла с прежней озабоченностью на лице, Сугу охватила непонятная тоска. Некоторое время она сидела, поглаживая котёнка по горлышку и глядя на розовые, как кроличий нос, цветы камелии в саду. По щекам её катились слёзы. Какая же она никчёмная, бесхарактерная, даже к сопернице ревновать и то не умеет! Матушка с Кин волнуются больше…

Суга выросла в торговом квартале, где жили простые люди, однако семья её была очень строгих правил, поэтому в детстве Суга мало что понимала в отношениях между мужчиной и женщиной. На уроках танцев ей часто доводилось танцевать мужские партии, изображать романтического героя, к которому льнули возлюбленные, и всякий раз учительница сердилась: «Больше страсти! Больше страсти!» Так что чувственность и любовь Суга привычно ассоциировала с яркими танцевальными костюмами, музыкой сямисэна и речитативом дзёрури[44].

Даже познав мужчину — познав лишь телом, в кромешном мраке, без музыки и цветов, — Суга осталась такой, как была. В её сердце, не тронутом Сиракавой, остался жить привычный мир старых баллад с многоцветными, переплетающимися в соблазне рукавами и длинными подолами ярких кимоно. Этот придуманный мир странным образом не противоречил реальности её отношений с хозяином.

Сиракава и дома держался подчёркнуто церемонно и изводил домочадцев своим пристрастием к аккуратизму. Даже несколько чашек сакэ не могли растопить его холодную отчуждённость.

Нет, он не таился от Томо: он был таким всегда и со всеми, словно женщины его вовсе не привлекали. К своей внешности Сиракава относился придирчивей, чем избалованная красавица, постоянно ворчал и мучил придирками приказчиков из мануфактурной лавки, а на его белоснежных таби