Цирцея - [5]

— Моя пестрая рыбка совсем загрустила, — сказала Делия, кивнув на банку с камешками и искусственными водорослями. Розовая полупрозрачная рыбешка дремала, мерно разевая рот. Холодный глаз, похожий на живую жемчужину, воззрился на Марио. А ему при виде этого соленого шарика пришла на ум слеза; наверное, если попытаться разжевать шарик-глаз, он проскользнет между зубами.

— Надо почаще менять воду в банке, — посоветовал Марио.

— Бесполезно, рыбка просто старая и больная. Она завтра умрет.

Марио почудился в ее словах возврат к самому худшему — к трауру, столь мучительному для Делии, к первым послепохоронным дням. Все было еще так близко: и роковая ступенька, и набережная; фотографии Эктора могли неожиданно обнаружиться среди чулок или летних юбок. А засушенный цветок, сохранившийся с похорон Роло, был пришпилен к эстампу, висевшему на створке шкафа.

Перед уходом домой Марио предложил Делии осенью пожениться. Вместо ответа она уставилась в пол, словно пытаясь обнаружить заползшего в гостиную муравья. Никогда раньше они о женитьбе не заговаривали, и Делия, похоже, хотела прийти в себя от неожиданности, подумать, прежде чем давать ответ. Потом она резко выпрямилась и сверкнула глазами. Губы у нее подрагивали, она была прекрасна. Делия взмахнула рукой почти как колдунья, открывающая в воздухе невидимую дверцу.

— Значит, ты теперь мой жених, — произнесла она. — Каким ты вдруг стал другим, как переменился!

Услышав новость, матушка Селеста отставила утюг и целый день безвылазно просидела у себя в комнате, куда по очереди заходили братья Марио; выходили они все с вытянутыми лицами и рюмками апельсинового ликера. Марио отправился на футбол, а вечером принес Делии букет роз. Супруги Маньяра встретили его в гостиной, обняли и наговорили кучу комплиментов, а потом откупорили бутылку портвейна и угостили пирожными. Теперь с ним стали обходиться более доверительно (правда, и более отстранение). Утратилась дружеская простота общения, на него уже смотрели как на родственника, вся подноготная которого давным-давно известна. Марио поцеловал Делию, поцеловал маму Маньяра и, обнимая будущего тестя, хотел уверить его, что станет опорой для новой семьи, однако не нашел слов. Чувствовалось, что и родителям Делии хочется ему что-то сказать, но они не отваживаются. Размахивая газетами, супруги вернулись к себе, а Марио остался с Делией и пианино, с Делией и зовом таинственной, колдовской любви.

Пару раз за время жениховства Марио собирался назначить встречу папаше Маньяра где-нибудь в городе, чтобы рассказать об анонимных письмах. Но передумывал, решал, что это ненужная жестокость, ведь управы на изводивших его мерзавцев все равно не найдешь. Самое гадкое письмо пришло в субботу в полдень; вскрыв голубой конверт, Марио долго смотрел на фотографию Эктора, опубликованную в газете «Ультима Ора», и вчитывался в слова, подчеркнутые синими чернилами: «По мнению родственников, только глубокое отчаяние могло толкнуть его на самоубийство».

«А ведь родители Эктора совсем не появлялись в доме Маньяра, — мелькнула у Марио странная мысль. — Разве что в самые первые дни…»

В памяти всплыла пестрая рыбка. Маньяра говорили, что ее подарила Делии мать Эктора. Пестрая рыбка умерла именно тогда, когда и предсказывала Делия. Только глубокое отчаяние могло толкнуть его… Марио сжег и конверт, и газетную вырезку, составил список всех подозрительных лиц и намеревался откровенно поговорить с Делией, чтобы спасти ее, заслонить от мерзких сплетен, пачкавших все вокруг, точно липкая слюна. Через пять дней, так и не поговорив ни с Делией, ни с супругами Маньяра, Марио получил второе письмо. На небесно-голубом листочке плотной бумаги неизвестно почему красовалась звездочка и было написано: «На вашем месте я был бы поосторожней, спускаясь с крыльца». От конверта слабо пахло миндальным мылом.

«Интересно, любит ли миндальное мыло баба из многоэтажки?» — подумал Марио и даже предпринял неуклюже-нахальную попытку произвести обыск в комнате сестры и матушки Селесты. Второе письмо он тоже сжег, а Делии опять-таки не сказал ни слова. Дело было в декабре, жара стояла, как обычно, выше двадцати. Марио теперь после ужина всегда заходил к Делии, и они, беседуя, прогуливались по маленькому саду за домом или по району. Конфет в жару они ели меньше; нет, от кулинарных изысков Делия не отказалась, но в гостиную свои творения приносила редко, предпочитая укладывать конфеты в старые коробки, где для каждой была отведена особая ячейка, а сверху, точно тонкий слой дерна, лежала светло-зеленая бумажка. Марио заметил, что Делия постоянно настороже. Подчас, дойдя до перекрестка, она оборачивалась, а однажды, увидев на углу улиц Медрано и Ривадавиа почтовый ящик, подняла руку, как бы отмахиваясь от него, и Марио понял, что ее тоже терзают какие-то неведомые силы. Ничего не говоря друг другу, они с Делией терпели одну и ту же муку. Марио встретился с папашей Маньяра в кафе «Мунич» на углу Кангальо[14] и Пуэйрредон, напоил его пивом, угостил жареной картошкой, но так и не смог вывести беднягу из состояния настороженного оцепенения; папаша, казалось, все время ждал подвоха. Рассмеявшись, Марио заверил его, что не собирается клянчить денег, и с места в карьер сказал про анонимные письма, почтовый ящик на углу улиц Медрано и Ривадавиа и про нервозность Делии.