Цимес - [87]
— Временами у меня такое чувство, Адамчик, что ты мой ребенок, то есть часть меня. Ты почти всегда знаешь, что я скажу. Часто твои мысли звучат в моей голове, будто я сама с собой разговариваю. Такого никогда не было. Беда лишь в том, что это ровным счетом ничего не значит.
— Это значит для меня.
— Я знаю, миленький. И для меня тоже, но от нас ничего не зависит. Всегда одно и то же: если женщина влюбляется, ее бросают, я это уже проходила. В тебя я не влюблена, по крайней мере пока, но я боюсь. Боюсь стать зависимой, боюсь, что, если придется, не смогу сказать тебе: «Все, больше не приходи». Понимаешь?
— Понимаю. Только ты мне никогда этого не скажешь. Потому что я не хуже того мужика, который у тебя ботинки под вешалкой оставляет. Даже лучше.
— Ты смешной. Не надо себя с ним сравнивать. Ни с кем не надо. А он ко мне уже не придет. Забудь.
— И что теперь?
— Еще не знаю. Может, ничего, а может, кто-то и появится, сейчас или позже. Новые руки, новые привычки, новый запах… Что поделать, не могу я быть одна.
— Ты не одна, у тебя есть я. А это твое «не могу»… Ты его выдумала, когда меня еще не было. Но я появился, неужели ты не видишь?
— Вижу. Я вижу, какой ты смешной. Смешной маленький мальчик, ставший мне почему-то почти родным. Иди ко мне.
Не целовал, нет, я просто прикасался губами к ее пальцам — одному, другому, третьему, и до какой же степени я был поглощен этим занятием…
Полинька лишь смотрела на меня снизу, из провала подушки, и ее губы чуть шевелились, словно она разговаривала сама с собой. Как вдруг я услышал:
— За что мне это? Ведь ты просто птенец, и все. Просто птенец, а мне с тобой так, как не было никогда и ни с кем. Ведь это ужасно, понимаешь?
— Почему же? — я не отвлекся от ее пальцев ни на секунду. — По-моему, совсем наоборот.
— Потому что не знаю, когда, но ты меня бросишь, и это будет очень, просто нестерпимо больно. Это будет невыносимо.
— Я вовсе не собираюсь тебя бросать, поняла? — я внезапно почувствовал себя старше и сильнее ее. — Просто выбрось это из головы.
— Это невозможно, всегда есть обстоятельства, и они всегда сильнее. У меня не получится с ними справиться.
— Значит, мы справимся вместе.
— Ты не понимаешь, не понимаешь… Адамчик, миленький, может быть, еще не поздно. Давай остановимся сейчас, а? Иначе…
— Давай, — я целую ее в уголок рта. — Давай. Но сначала…
Я не знаю, любил ли я Полиньку тогда. Я не знаю, что такое любовь, теперь. Но меня буквально разрывало от нежности к ней. И так появлялись слова, и слова стали силой.
Их были тысячи, и в каждом была нежность, которая была логос. Логос наполнял лоно, и голод отступал — ведь лишь утоляя желание, ты обретаешь власть. Вот только, чтобы сохранить ее, приходится делать это снова и снова, бесконечно, то есть до смерти.
Да-да, с самого начала, кроме нежности, было что-то еще. Я, как мог, познавал ее, я стремился к власти над ней, власти абсолютной. Зачем?
Может, для того, чтобы повзрослеть, а может, это было подсознательным желанием найти ту самую, единую, дающую власть над любой женщиной, формулу, которой нет? Ведь не любил же я ее на самом деле. Да и возможно ли это в девятнадцать лет вообще? Пожар, пепел — зачем я все это вспомнил сейчас?
Или не забывал?
За стеной кто-то робко трогает клавиши. Потом начинают рассыпаться гаммы — сначала медленно, будто перебирая зерна, потом все быстрей, все решительней. У Софьи Марковны ученик. Музыка проходит сквозь стены, наполняет комнату солнцем, хотя уже давно вечер, и не просто вечер, а вечер субботы. Мне пора, но уходить, как всегда, не хочется. Я тяну время: сначала помогаю принести из кухни и расставить вымытую посуду, сложить скатерть, раздвинуть шторы на окнах. Потом начинаю кружить по комнате, ожидая, когда Полинька выйдет наконец из ванной. Она выходит, и я произношу заготовленную фразу:
— А ведь мы даже ни разу не поссорились. Представляешь? За все время ни разу. До меня только сейчас дошло.
— Ну и что в этом особенного? — она подходит к шкафу и, глядя в зеркало, начинает сушить полотенцем волосы. Мне страшно нравится наблюдать, как она что-то с собой делает, не важно что: красится, причесывается, подпиливает ногти, сушит, как сейчас, волосы.
— Может, и ничего, но вообще-то ссорятся все. Рано или поздно.
— Вот и пусть ссорятся, а мы — нет. Ты только вслушайся: ссора — сор — мусор. Жизнь и так слишком коротка, зачем тратить ее на это?
— Я и не собираюсь. Лучше я потрачу ее на тебя, но таких ассоциаций я никогда раньше не слышал.
— Это не ассоциации, а внутренний слух. Я слышу слова — как ноты, как музыку.
— А я не знал. И что такое возможно, и потому что ты никогда об этом не говорила.
— Ты и так про меня знаешь столько, Адамчик… Больше всех других, вместе взятых.
— Этого все равно мало. А что ты слышишь еще?
— Еще? — она замирает, глядя на меня в зеркало. — Вот когда ты наклоняешься надо мной и просто говоришь: «Полинька», я слышу…
На этом месте я беру ее за плечи.
— …поле, жаркое и бесконечное, клевер и безумную пчелу над ним. Колосья, которым хочется лопнуть от спелости и зноя…
Мои руки поднимаются к ее шее, трогают ее, впитывают ее пульс и тепло и медленно, захватывая ткань, скользят обратно.
Россия, наши дни. С началом пандемии в тихом провинциальном Шахтинске создается партия антиваксеров, которая завладевает умами горожан и успешно противостоит массовой вакцинации. Но главный редактор местной газеты Бабушкин придумывает, как переломить ситуацию, и антиваксеры стремительно начинают терять свое влияние. В ответ руководство партии решает отомстить редактору, и он погибает в ходе операции отмщения. А оказавшийся случайно в центре событий незадачливый убийца Бабушкина, безработный пьяница Олег Кузнецов, тоже должен умереть.
Ремонт загородного домика, купленного автором для семейного отдыха на природе, становится сюжетной канвой для прекрасно написанного эссе о природе и наших отношениях с ней. На прилегающем участке, а также в стенах, полу и потолке старого коттеджа рассказчица встречает множество животных: пчел, муравьев, лис, белок, дроздов, барсуков и многих других – всех тех, для кого это место является домом. Эти встречи заставляют автора задуматься о роли животных в нашем мире. Нина Бёртон, поэтесса и писатель, лауреат Августовской премии 2016 года за лучшее нон-фикшен-произведение, сплетает в едином повествовании научные факты и личные наблюдения, чтобы заставить читателей увидеть жизнь в ее многочисленных проявлениях. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
В этой книге собраны рассказы о боевых буднях иранских солдат и офицеров в период Ирано-иракской войны (1980—1988). Тяжёлые бои идут на многих участках фронта, враг силён, но иранцы каждый день проявляют отвагу и героизм, защищая свою родину.
В книгу вошли повести и рассказы о Великой Отечественной войне, о том, как сложились судьбы героев в мирное время. Автор рассказывает о битве под Москвой, обороне Таллина, о боях на Карельском перешейке.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)