Циклон - [97]

Постепенно освобождаются от страха те, кто, будучи загнанными водой на деревья, поседел в одну ночь. Перевел дух и тот председатель колхоза, который, потеряв во время наводнения скот, пострадал еще и «в личном плане»: напрочь вылез у него чуб, — облысел, обезволосился человек! Врачи заверяют его, что это от нервного потрясения и что это временное — еще отрастут волосы, еще «будете кудрявым…».

Только бы и горя, что это…

Паводковая комиссия так и не установила имени человека, найденного в лозняках, полузанесенного илом, с ребенком, прижатым к груди… Кто он и чье это дитя?

…Светит солнце, сушит слезы на щеках, люди понемногу приходят в себя после пережитого бедствия.

Вагоноремонтный завод снова начал строить над речкой детские лагеря и зону отдыха для рабочих. Наводят мост, ставят домики, грибки, разбивают клумбы. Из всего, что настроили перед этим, после паводка осталась… одна арка!

Шутят:

— Такой крепости арка: циклон не берет!

Хозяйственники подсчитывают причиненные стихией убытки. Председатель прославленного колхоза бегает по учреждениям райцентра, допытывается, будет ли ему возвращен полевой вагончик, угнанный водой за границу, и вернут ли иноземные соседи с таким трудом добытые полиэтиленовые пленки, тоже унесенные туда, за пограничную полосу…

Трогательные сцены прощаний с солдатами происходили по селам. Люди несли своим спасителям подарки, лучшие свои изделия отдавали им народные мастера-резчики, а от женщин и девушек доставались солдатам вышитые на память рушники и гуцулки. Вскоре уйдут отсюда амфибии, разлетятся по своим аэродромам вертолеты, будут их экипажи опять где-то в казармах жить неприметной для других, негромкой, словно невидимой жизнью. Но каждый вернется отсюда с новыми, неизгладимыми зарубками в душе.

Отныне изменится у людей отношение и к самой речке: видели ведь, что она таит в себе, какой зверь может в ней просыпаться… Будут настороже. Не видно будет купающихся там, где раньше любили купаться… А она вновь спокойная, без водоворотов; ровно, мирно несет в берегах ласковые воды, вызванивает свою колыбельную мелодию, Текучим потоком света переблескивает по самому дну русла, и тень от каждого камешка, как и раньше, мерцает в воде. Закодированы в ней и грохоты циклона, и сила стихий, и горе людское, воплощает она в себе переменчивое течение самой жизни.

Настал день прощания. Неподдавшийся потопу стол президиума вынесен на площадь у старинной ратуши. Гремит оркестр. Музыкой встречают героев борьбы со стихией, — они должны вот-вот подойти. Дети с букетами цветов нетерпеливо ждут момента, когда смогут вручить их. Розы, маки так и полыхают, где только они и сохранились в ночи циклона. Свежие, яркие, полные красоты.

Колосовский со своим другом-однополчанином прохаживался у ратуши, слушал, как тот рассуждает, словно полемизируя с кем-то:

— Боролись героически, это правда, но ведь пора и задуматься: что будем делать в последующие годы? Снова ждать аврала? Нет, с природой не шути…

— Как она тут ярилась…

— Чтобы другом была, надо и самим изменить отношение к ней… Смотреть не только глазами потребителей… Уметь не только рубить и рубить…

Возле товарища Лукавца, как всегда, гурьба охотников послушать свежий анекдот. Однако на этот раз тут серьезные речи. Берега рек не укрепляются… Горы лысеют… Да еще о селе Яворивцы, которое заливается водой почти каждый год. Надоело уже их спасать. После паводка яворовчанам предложили переселиться на другое место, куда вода не достанет.

Субсидию дают, всякие льготы, но — никак! «Не подвинемся ни на метр! Тут наши деды-прадеды жили… Тут каждый корень наш». Ну что за народ?

— В том-то и сила, что корень, — говорит кто-то из старожилов, думая о чем-то своем.

Товарищ Лукавец, верный себе, наконец «выдает» несколько веселых паводковых историек. Про буфетчицу, которая пошла на дьявольскую сделку с циклоном, надеясь скрыть немалую растрату… Да еще про того завскладом, который «под шумок стихии» сам кинулся ночью опустошать свой склад — отпер, открыл двери настежь, был уверен, что наводнение смоет все грехи, а вода до него так и не дошла…

О людских жертвах говорилось неохотно.

— По размерам бедствия — жертв совсем немного, — успокаивающе заверял Лукавец.

— А могло же и этих не быть? — заметил молодой щеголь из районных.

— Ну, это уже не к нам претензии, — возразил Лукавец. — Мы сделали все, что могли. Не милиция виновата…

— А кто?

— Все — и никто. Никто и все. Нужно, чтобы душевной депрессии в людях не было, ты меня понимаешь? Есть депрессия в циклонах, есть она и в людях… Отсюда и последствия… Так что жалоба отводится, не по адресу она.

«Никто и все» — эта формула Лукавца, видимо, понравилась людям, сочувственно воспринималась также и его ссылка на какую-то не совсем понятную депрессию, мудреную штуку, которую Лукавец уверенно и весело перемалывал на зубах… Присутствующие соглашались, что жертв циклона было бы действительно намного больше, сотни людей забрал бы потоп, если бы тут не проявили себя твердая воля и сила порядка.

— А что же все-таки надо было сделать, чтобы жертв не было вовсе? — глядя Лукавцу прямо в глаза, допытывался Бронек-девятиклассник.