Циклон «Блондинка» - [3]

Эвелин читала вслух письмо. Оно пришло с послеобеденной почтой и содержало завещание старого каторжника.

Согласно воле заключенного Джима Хогана, свидетельствуем, что вышеупомянутое лицо, находясь — по нашему мнению, подкрепленному авторитетом тюремного врача, — в здравом уме и, несмотря на болезнь, в твердой памяти, продиктовало нижеследующее распоряжение, скрепленное собственноручной подписью завещателя.

Т. X. Глэдстоун, священник,

М. Крикли, начальник тюрьмы.

Завещаю все свое состояние в размере миллиона фунтов стерлингов дочери Сэмюэля Вестона Эвелин Вестон, проживающей в Лондоне, в доме № 4 по улице Кингс-роуд. Именно в эту сумму оценивается алмаз величиной с орех, полученный мною в подарок. Понимаю, что это звучит удивительно и невероятно, однако и дар этот я получал во время событий удивительных и невероятных. В конце войны я вместе с несколькими британскими солдатами оказался в контрреволюционной армии Колчака. После того как колчаковский поход по Сибири был завершен, мне ценою неимоверных лишений удалось пробраться на европейскую территорию России. Воспользовавшись документами умершего военнопленного австрияка, я проник в эшелон с пленными и доехал до Москвы. Там сколотил подходящую компанию, и главным занятием нашим стал грабеж зажиточных людей, стремившихся сбежать за границу. Мы сами выискивали клиентов и предлагали переправить их в Польшу. С этой целью раздобыли военный грузовик и, завезя беглецов в какое-нибудь глухое место, обирали их до нитки и бросали на произвол судьбы. Вот так попался на удочку и наш последний клиент — седой господин в летах и с бородкой, невысокого роста и с негромким голосом. За переправу в Польшу он сулил нам баснословную сумму: пятьдесят тысяч долларов! В тот раз мы даже не стали связываться с другими желающими улепетнуть. Погрузили старичка со всеми его сундуками и узлами в машину, отвезли верст за двести, где дорога проходила через заснеженный лес, да там и ограбили. Вернее, хотели ограбить, но среди вещей старика, кроме белья, книг и прочего ненужного хлама, ничего ценного не оказалось. Мы разрезали подкладку его пальто, взломали дно сундука — все понапрасну: у этого человека не было при себе никаких ценностей. Трое моих сотоварищей накинулись на старика с руганью, допытываясь, где он прячет те пятьдесят тысяч долларов, коими обещал расплатиться с нами. «Я дам больше, — отвечал наш клиент, — если вы переправите меня через границу. Свой капитал я еще раньше вывез из России». Один из нашей шайки выхватил нож и прикончил бы старика на месте, не успей я вовремя вмешаться. Теперь мне нет причин выгораживать себя, я был отпетый негодяй, и, когда шел на дело, тут уж лучше мне под руку не попадайся, враз пропорю, но одно утверждаю категорически: человеческие чувства не вытравились из моей души окончательно. Вот и в тот раз я не позволил учинить над стариком расправу. Завязалась перебранка, а там и до драки дело дошло. Кончилось тем, что сбросили меня мои дружки с грузовика да и укатили прочь. Не стану пересказывать в подробностях, как мы добирались до польской границы, минуя хутора и местечки; для сути дела важен лишь факт, что мы наконец достигли важнейшего участка пути — полосы в несколько километров шириной, разделяющей на период перемирия обе страны и именуемой нейтральной зоной. Стояла суровая зима. Легко одетый, с раненой рукой, брел я, увязая в снегу, и из последних сил помогал измученному старику. «Вот увидите, сударь, — без конца повторял он, уверенный, что это придаст мне бодрости духа, — нам бы только выбраться отсюда живыми, и я вас озолочу!» Мне хотелось его поколотить. «Оставьте. Расскажите эти сказочки другим! Капиталов у вас только и есть, что драные штаны». Как сейчас вижу перед собой его серьезное лицо. «Ошибаетесь, сударь! Драгоценности стоимостью в несколько миллионов уже переправлены в Париж. Моему сыну удалось вовремя бежать. Я говорю правду. Запрашивайте, сколько хотите, любая сумма не будет для меня чрезмерной!» Я обозлился вконец. «Знаете что, — говорю, — тогда давайте прямо сейчас и условимся: при случае доставите мне в Лондон самую лучшую из ваших фамильных драгоценностей. Надеюсь, я не прогадал?» А старик так спокойно кивает: «Если мы оба останемся живы, сударь, я доставлю вам в Лондон нашу лучшую фамильную драгоценность. Хотя именно с нею мне не хотелось бы расставаться, ведь это великолепный алмаз, некогда украшавший царскую корону. Можете себе представить, что я ему ответил. Метет метель, за снежной пеленой не видно ни зги, ветер с ног валит, и вдобавок ко всему волки воют, да так страшно, что до сих пор, как вспомню, дрожь пробирает. А мы со стариком заблудились. Бредем по колено в снегу, ноги подкашиваются, совсем из сил выбились. Наконец мы снова выбрались на дорогу. Под конец мне пришлось, невзирая на раненую руку, сгрести старика в охапку и тащить на себе, а надо сказать, я и сам еле ноги волочил. Но у меня духу не хватило бросить его замерзать в снегу. Злюсь, зубами скриплю, а тащу его, несчастного. Наконец на нас наткнулись польские пограничники. Спутник мой совсем плох был. Его отвезли в ближайшую больницу, да и сам я за дорогу столько намучился, что пришлось влить в себя целую бутылку водки, чтобы слегка в чувство прийти. Потом с беженцами в битком набитой теплушке доехал я до Данцига, а оттуда на британском крейсере отплыл на родину. О русском старике-беженце я и думать забыл. В Лондоне разыскал прежних своих приятелей, и мы немедля приступили к «работе». Несколько краж со взломом прошли удачно, но потом нас застукали и мы угодили за решетку. Я считался рецидивистом, вот меня и упекли на два года, хотя судьям удалось повесить на меня лишь одну кражу. Адвокат предупредил, чтобы, выйдя на свободу, я хорошенько подумал, прежде чем решиться на какую-нибудь аферу, ведь если я вновь предстану перед законом, мне влепят на полную катушку. Ну а как быть, коли тебе уже за сорок и ты ничем другим в жизни и не занимался, кроме как кражами да грабежами?! На пятый день после выхода из тюрьмы я решил «наведаться» в универсальный магазин «Манхэттен». Нет чтобы обождать еще денек, и тогда бы я доживал свой век в богатстве и покое и не пришлось бы мне до конца дней гнить на каторге!.. За делом меня застал врасплох ночной сторож. Завязалась драка. Я пырнул его ножом и поскорей унес ноги. В полной уверенности, что сторож умер на месте, я решил собрать вещички и податься из Англии. Уж на этот счет можно было не сомневаться: утром, как только убийство будет обнаружено, я окажусь под подозрением. Мне и в голову не пришло, что на мой след могут напасть не дожидаясь утра. А между тем все так и случилось. Сторожа я не прикончил, а лишь тяжело ранил, ему удалось дотащиться до звонка и дать сигнал тревоги. Полиция очутилась на месте преступления в считанные минуты, и детективам хватило беглого описания наружности, чтобы сразу же опознать меня. Однако я-то ничего не знал. Я думал, что сторожа нет в живых, а значит, до открытия магазина у меня предостаточно времени, чтобы смотать удочки. Жил я на Найт-бридж, в доме номер восемь. По соседству со мной, на первом этаже помещалась крупная фирма по торговле декоративными изделиями — в основном керамикой и статуэтками. Название фирмы — «Лонгсон и Норт» — прошу запомнить как следует…