Цифровой журнал «Компьютерра» 2012 № 45 (145) - [6]

А если ограничиться размером села или небольшого, тысяч в десять, уездного городка? Как здесь с разложением на части? Да как в крынке с молоком: есть сливки, а есть и совсем не сливки. Одни живут в добротных трёхэтажных особняках, другие в завалюшках, крытых когда-то соломой. Но что удручает: дома частенько находятся по соседству. В результате из особняка открывается вид на хижины, а из хижин на особняки. Что не всех радует. Некоторым (но не всем, не всем!) неприятно смотреть на нищету, у других при виде чужого богачества и желчь разливается по жилам, и сердцу тревожно в груди. Нужна перестройка. Богатые дома следует располагать на севере города, место для трущоб — юг. Или в зависимости от конкретного ландшафта. Кому вид на озеро или море, кому — на фабрику или свалку. Определённые шаги в этом направлении делаются, но покамест наощупь, инстинктивно, вне закона, что порой порождает недоразумения и бессмысленные конфликты: одни не хотят, чтобы запросто сносили их хижины, другим не хочется тратиться на лишние компенсации.

Но пойду дальше. От государств и провинций — к людям. Ведь и люди тоже не составляют единой общности. Разные они. Одни, работодатели, полезны обществу, другие полезны в качестве трудовой единицы, третьи же — нахлебники и захребетники вроде пенсионеров или безработных с детства. Говорить, что все они равны перед законом, можно, но каждый понимает, что это чистое лицемерие. Недаром сложилась поговорка: «Что позволено быку, не позволено телку». Не пора ли и здесь зафиксировать разложение юридически, как случилось с Союзом Советских Социалистических Республик? Ввести, например, «индекс гражданина»? От нуля до ста. Если ты полезный гражданин, кормишь сотню работников или занимаешь важный пост, твой индекс — сто. Если работников у тебя только пятьдесят или пост средней важности, то и индекс будет равен пятидесяти. Если кормишь лишь самого себя, а пост мизерный, врач, учитель сельской школы — индекс равен одному. И, наконец, если никого не кормишь, а кормят тебя, пенсионера или инвалида, то обижайся не обижайся, а ты ноль.

Индексация, разумеется, не пожизненная. Регулярно проводится переаттестация, и если человек активный, решительный и способный, то из единицы станет тройкой. Или даже десяткой. Что десяткой — сотней! Быть или не быть, зависит от человека. Равенство перед законом сохранится, но с поправкой на индекс. Взять избирательную систему: с индексом сто и голосов у человека сто, а единичка и есть единичка. Нули вообще не голосуют. В суде же вводится коэффициент виновности, равный соотношению индексов. Если человек-сто сбил на дороге или даже на тротуаре человека-единичку, вероятность того, что первый будет признан виновным, равна один к ста. Это позволит сразу отсечь ненужные претензии у одних и поводы для переживаний у других. А то, помнится, арестовали депутата по обвинению в соучастии убийства двенадцати человек (включая детей), тот переживал, плакал даже, а кончилось всё штрафом в размерах премии, не то годовой, не то квартальной. Знающие люди предсказывали подобное сразу, но принять закон надёжнее.

Любая империя переживает периоды прогресса, динамической стабильности и упадка. Развитие идёт не сколько по спирали, сколько по параболе. Как траектория ядра. Хочется считать, что страна молодая, что вершины у неё впереди, но повседневная жизнь показывает обратное. Нет, технический прогресс очевиден и неоспорим, даже в поликлинике до первого декабря обещают ввести систему электронной записи к врачу, был бы врач на месте. Но технический прогресс обеспечивается мизерной частью населения. А остальные занимаются чем придётся. Если большинство занято технологиями низкими, не принижает ли это и само общество?

Что будет в результате — непонятно. Не исключаю, что переход на нисходящую ветвь параболы. Если Россия из полуфеодальной страны, не задерживаясь в капитализме, перелетела в коммунизм, то ровно так же, опять не задерживаясь в капитализме, она способна вернуться в полуфеодальное состояние. Сложившееся общество, конечно, не будет копией общества девятнадцатого века, но к лучшему ли это, не знаю.

К оглавлению

Кафедра Ваннаха: Война и бит Михаил Ваннах

Опубликовано 01 ноября 2012 года

Весной 2012 года российскую публику настигло своеобразное послание из прошлого. По средствам массовой информации прошло сообщение, что Федеральная служба охраны закупила (как и положено, по публичной процедуре) противогазы-колыбельки для младенцев из семей охраняемых лиц. Предназначенные для защиты высокопоставленных младенцев от последствий применения оружия массового поражения. Очень интересный симптомчик...

Проще всего было бы порассуждать о возврате к эпохе холодной войны. Но лучше обратимся к отечественной классике советского периода. Куда более ранней, чем холодная война. Вот «Золотой телёнок» Ильфа и Петрова. Вспомним, как именно Корейко сбегает от Великого Комбинатора? Правильно, воспользовавшись учебной химической тревогой, повальным хождением широких масс граждан в противогазах и принудительной доставкой лиц, пренебрегших средствами защиты, в газоубежища... А это ведь — 1930-й год. Задолго до речи в Фултоне... Но — через дюжину лет после того, как военные планировщики Антанты размышляли о возможности завершения Первой мировой, затянись она до 1919 года, массированными химическими ударами по городам Германии. Чуть раньше тема химической войны была одной из главных в «Гиперболоиде инженера Гарина» Алексея Толстого. И в пьесах Михаила Булгакова она присутствует. То есть, отметим, оружие массового поражения пошло в дело на фронтах и стало фактором массового сознания для всего человечества задолго до выстраивания идеологического противостояния между социализмом и капитализмом (кайзеровская Германия была вполне капиталистическим государством с весьма развитыми демократическими институтами и эффективной по тому времени системой социального страхования; просто — не поделившим рынки с соседями...)