Цифровой журнал «Компьютерра» 2012 № 44 (144) - [4]

Это льстило. На улице здоровались. В магазинах норовили пропустить без очереди, а продавщицы доставали из-под прилавка колбасу, книги или зубной порошок (я для простоты ввожу реалии восьмидесятых — периода, об утрате которого многие тоскуют доднесь). Мастер, вызванный починить кое-что по сантехнической части, явился сразу, всё сделал отлично и от мзды отказался — еле-еле уговорил его пару бутылок «Посольской» принять.

И хоть говорят, что хорошая слава у порога лежит, больные зачастили. Сначала со всего района, а потом и соседи потянулись.

А неделя-то у меня — тридцать шесть рабочих часов. Ладно, сорок восемь. Шестьдесят. Семьдесят два. Девяносто. Сто двенадцать...

Но всех страждущих исцелить я не мог. Исцеление — действо индивидуальное. Даже Иисус, насколько я тогда уже знал, не говорил никогда «ну-ка, население Капернаума, исцелись-ка дружно, разом на счёт три». Хоть пять минут, а больному уделить нужно. Иногда и сто двадцать пять, если случай запущенный (сбил «КамАЗ», а потом ещё и проехался по бедолаге).

И потому стал я захлёбываться. Появилась очередь, и с каждым днём становилась она всё больше и больше. Как водится в российских очередях (да, пожалуй, и в нероссийских тоже), многие требовали исцеления внеочередного: инвалиды войны, участники войны и люди, к ним приравненные, депутаты, орденоносцы, иногородние («у нас билеты назад на семь вечера»), просто серьёзные люди, а ещё нахальные, а ещё отчаянные...

Один хотел избавиться от подошвенных бородавок, ведь больно же ходить, доктор, другой — увеличить потенцию, третий — спасти умирающего от лейкоза ребёнка, четвёртый страдал от опухоли головного мозга, пятый... пятидесятый... пятисотый...

Отказать тому, кто с подошвенной бородавкой? Но его привёл главврач, потому что бородавочник обещал помочь отремонтировать больничную крышу. С потенцией проблемы у второго секретаря райкома партии соседнего района. А тут ещё тяжело раненого привезли с запиской от областного Папы: «Сделай, дорогой!» — как откажешь? И потом, отказывать времени и сил уйдёт больше, чем исцелить.

Но вот уже полночь, а очередь не уменьшилась, а даже увеличилась. И когда очередь видела, что я иду домой, — роптала. Исцелить за день я мог пятьдесят человек. Совсем без сна и перекусывая в процессе — семьдесят. В неделю получалось менее пятисот. А приезжали — пять тысяч, десять...

И в очереди стали умирать. Ведь не только и не сколько с бородавками приходили, а тяжелые, запущенные, безнадёжные больные. Совсем безнадёжные. Вот исцелил я ребёнка с лейкозом, другого, третьего — и со всей страны потянулись родители с детьми. А знаете, сколько у нас таких детей?

И если за день исцелялось десять детей, а умирало в очереди двадцать, что кричали мне матери умерших?

Да и самому... Работать по сто двадцать часов в неделю утомительно. Тупеешь. Хорошо хоть, что целительная мощь не иссякала, но сам я стал бледной тенью себя прежнего и понимал: витальные силы, не витальные, а меня в таком темпе надолго не хватит. Сгорю, как лампочка под перекалом.

По счастью, старшие товарищи позаботились о правильной организации труда и стали очередь регулировать. Только через регистратуру — раз, после предварительной консультации с другими врачами-специалистами районной поликлиники — два (ведь я дерматолог, что могу понимать в лимфомах, глаукомах и переломах) и после личного визирования у главврача или его заместителя по лечебной части — три.

Сразу стало легче. Работал я теперь на полторы ставки плюс шесть ночных дежурств, плюс два воскресных, никакого приёма вне больницы не полагалось (статья о нетрудовых доходах!), а если вдруг вызывали вне дежурства, то это шло как сверхурочные. Главный врач по поводу меня получал указания у первого секретаря райкома партии. И Папа, говорят, тоже регулировал очередь, но какими способами, я не вникал. Некогда было тратить время.

В общем, стало полегче. Мне организовали паёк, как маленькому номенклатурному работнику, даже лучше. Раз в неделю две бутылки чешского пива, три банки индийского кофе («если мало — только скажите»), килограмм гречки, килограмм колбасы из спеццеха, курицу или утку на выбор, подписку на Пушкина, Пикуля и Достоевского. К Новому году обещали видеомагнитофон.

Правда, около дома, где я жил, поначалу толпились страждущие, норовя получить исцеление на ходу, но какие-то дружинники (не из нашей Норушки) их быстро отвадили. Теперь они издали то жалобно причитали, поднимая детей повыше, то плевали мне вслед. Что ж делать.

В кабинете мне помогали две молоденькие медсестры, вели документацию, подавали мыло и полотенце и вообще «услуги оказывали такие... Поверишь, слёзы на глазах». Это из Гоголя, если кто вдруг подумал дурное.

А потом...

А потом перед больницей приземлился большой вертолёт. Десяток людей в бронежилетах, сферах, вооружённых автоматами, не встречая, впрочем, никакого сопротивления, заняли больницу, подхватили меня под белы руки, перевели в вертолёт — и прости-прощай, Лисья Норушка.

Собственно, до сих пор была присказка (радуйтесь, ведь она, присказка, могла обернуться романом страниц на девятьсот, с психологией, описанием природы, бытовыми подробностями и натуралистическими сценами. Может, ещё и обернётся).