Цицерон - [205]

Оказывается, Цезарь был обречен. Его убили бы, даже если бы никакого Брута и Кассия никогда не было на свете! Его ближайшие офицеры давно уже составили против него заговор. Оказывается, в тот самый день, когда Цезарь, разбив последних врагов, веселый и счастливый возвращался из Испании, ехавшие рядом с ним офицеры тихо договаривались о дне и часе убийства! Когда потом вскрыли завещание диктатора, то прочли там, что «многие убийцы были названы им в числе опекунов своего сына, буде таковой родится». А Децим помянут был одним из первых как ближайший друг (Suet. Iul, 83). Какая ужасная слепота! И теперь вслед за Децимом все эти офицеры вступили в заговор Брута.

События развивались стремительно. 15 февраля был праздник Луперкалий, когда Антоний предлагал корону Цезарю. А 15 марта Цезарь должен был быть убит. Вот почему, «хотя не было ни совместной присяги, ни торжественного обмена клятвами над закланной жертвой, все хранили такое нерушимое молчание, настолько глубоко скрыли в душе тайну», что никто в Риме не подозревал об их замыслах. И все же один посторонний человек проник в их тайну. То была жена Брута.

Я уже упоминала о том, что Брут был женат на дочери Аппия Клавдия. То не был брак по любви. Для Брута очень выгодно было породниться с такой богатой, знатной семьей с огромными связями. Тут, вероятно, постаралась ловкая Сервилия. Сам же Брут давно втайне любил свою кузину, дочь Катона Порцию. Но Порция была замужем за Бибулом, тем самым горячим коллегой Цезаря, который поражал весь Рим своими замечательными эдиктами. И Брут мирился со своей богатой и влиятельной женой. Но после войны он снова увидел Порцию. Она потеряла все. Отец и муж погибли. Она осталась одна без всяких средств к жизни, без близких, с ребенком на руках. Все былое проснулось в душе Брута. Он предложил кузине руку и сердце и начал развод с женой. Но тут на него, как буря, налетела Сервилия. Она кричала, что не допустит союза с нищей опальной семьей, это будет конец карьеры Брута, это замарает его в глазах диктатора! Была у нее и еще одна тайная причина так яростно противиться этому браку. Она знала, что, если Порция войдет в дом ее сына, это будет конец ее влиянию на него. В доме Брута начались непрерывные скандалы. Брут по своему обыкновению долго тянул и колебался. Но наконец любовь победила. Наверно, первый раз в жизни он ослушался матери (45 год).

Внешне Порция была хрупкой красавицей, но под этой хрупкой оболочкой жил неукротимый дух Катона. У нее были железная воля и огненный темперамент. Когда после гибели Цезаря они с Брутом прощались — встретиться им было не суждено, — они вспоминали прекрасные строфы Гомера о прощании Гектора с Андромахой. Оба плакали. Вдруг Брут улыбнулся сквозь слезы и сказал:

«— А вот мне нельзя сказать Порции то же, что говорит Андромахе Гектор:

Но возвращайся домой и займися своими делами, —

Пряжей, тканьем…

………Война же — забота мужчины

(II., VI, 490–492).

Лишь по природной слабости тела уступает она мужчинам в доблестных деяниях, но помыслами своими отстаивает отечество в первых рядах бойцов» (Plut. Brut., 23).

Когда же Порция поняла, что Республика обречена, она решила убить себя. Но ее стерегли неусыпно. И вот, дождавшись, что ее оставили одну на несколько секунд, она стремительно выхватила из очага пылающий уголь, проглотила его, сжала зубы и умерла. Уже из этого видно, что она была достойной дочерью Катона.

Эту женщину Брут любил страстно. Ее сын Бибул, когда вырос, оставил о нем интересные воспоминания. Он говорит, что Брут был нежнейшим супругом, а ему — нежнейшим отцом. Порцию он боготворил и на коленях молил богов сделать его достойным такой жены.

Порция сразу заметила, что муж ее чем-то озабочен и взволнован, и поняла, что он «вынашивает какой-то опасный и сложный замысел». Она положила про себя все узнать. Но действовать она решила самым необыкновенным образом. Она не стала приставать к мужу с докучными расспросами и надоедать бесконечными жалобами на недоверие и ревнивыми подозрениями. Вместо того она, по выражению Плутарха, «произвела некий эксперимент». Она взяла тонкий острый скальпель, которым пользуются цирульники, и глубоко вонзила его в бедро. Кровь хлынула потоком. Но Порция, стиснув зубы, стала углублять и расширять рану и делала это до тех пор, пока без чувств не упала на постель. Рана воспалилась, началась лихорадка. Больная лежала в жару, вокруг нее суетились служанки и врачи. Брут, обезумев от горя, не отходил от постели жены. Вдруг она приподнялась, властным движением выслала посторонних и, оборотясь к мужу, сказала:

— Я — дочь Катона, Брут, и вошла в твой дом не для того, чтобы, словно наложница, разделять с тобой стол и постель, но чтобы участвовать во всех твоих радостях и печалях. Ты всегда был мне безупречным супругом, а я… чем доказать мне свою благодарность, если я не могу понести вместе с тобой сокровенную муку и заботу… Прежде я не полагалась на себя до конца, но теперь узнала, что я не подвластна и боли.

С этими словами она откинула покрывало и показала мужу страшную рану. Брут был поражен. Воздев руки к небу, он молился сделать его достойным такой жены и, конечно, тут же открыл ей все.