Чжуанцзы - [16]
— Кто способен дружить без [мысли] о дружбе? Кто способен действовать совместно, без [мысли] действовать совместно? Кто способен подняться на небо, странствовать среди туманов, кружиться в беспредельном, забыв обо [всем] живом, [как бы] не имея конца?
[Тут] все трое посмотрели друг на друга и рассмеялись. [Ни у кого из них] в сердце не возникло возражений, и [они] стали друзьями.
Но вот Учитель с Тутового Двора умер. Еще до погребения Конфуций услышал об этом и послал Цзыгуна им помочь. [Цзыгун услышал, как] кто-то складывал песню, кто-то подыгрывал на цине, и вместе запели:
Поспешно войдя, Цзыгун сказал:
— Дозвольте спросить, по обряду ли [вы] так поете над усопшим?
— Что может такой понимать в обряде? — заметили [оба], переглянулись и усмехнулись.
Цзыгун вернулся, доложил Конфуцию и спросил:
— Что там за люди? Приготовлений [к похоронам] не совершали, отчужденные от формы, пели над усопшим и не изменились в лице. [Я] даже не знаю, как их назвать! Что там за люди?
— Они странствуют за пределами человеческого, — ответил Конфуций, — а [я], Цю, странствую в человеческом. Бесконечному и конечному друг с другом не сблизиться, и [я], Цю, поступил неразумно, послав с тобой [свое] соболезнование. К тому же они обращаются с тем, что творит вещи, как с себе подобным, и странствуют в едином эфире неба и земли. Для них жизнь — [какой-то] придаток, зоб; смерть — прорвавшийся чирей, освобождение от нароста. Разве такие люди могут понять, что такое смерть и что такое жизнь, что сначала, а что в конце? [Они] допускают, что тело состоит из различных вещей {27}. Забывая о собственных глазах и ушах, о печени и желчи, [они твердят] все снова и снова о конце и начале, не зная границ. [Они] бессознательно блуждают за пределами пыли и праха, [странствуют] в беспредельном, в области недеяния. Разве станут они себя затруднять исполнением людских обрядов? Представать перед толпой зрителей, [говорить] для ушей [толпы слушателей]?
— Почему же тогда [вы], учитель, следуете обрядам? — спросил Цзыгун.
— На [мне], Цю, кара Небес! {28} И все же я разделяю ее с тобою, — ответил Конфуций.
— Осмелюсь ли спросить про их учение?
— Рыба создана для воды, а человек — для пути, — ответил Конфуций. — Тот, кто создан для воды, кормится, плавая в пруду. Тот, кто создан для пути, утверждает [свою] жизнь в недеянии. Поэтому и говорят: «Рыбы забывают друг о друге в [просторах] рек и озер, люди забывают друг о друге в учении о пути».
— Осмелюсь ли узнать, [что за человек] тот, кто чуждается людей? — спросил Цзыгун.
— Тот, кто чуждается людей, равен природе, — ответил Конфуций. — Поэтому и говорится: «Человек ничтожный для природы — благородный муж [царь] для людей {29}; благородный муж для людей — человек, ничтожный для природы».
Янь Юань сказал Конфуцию:
— Когда у Мэнсуня Талантливого {30} умерла мать, он причитал, не проливая слез, сердцем не скорбел, не горевал при погребении. При таких трех упущениях в царстве Лу считали, что он прекрасно выполнил обряд. [Мне], Хою, кажется очень странным то, что [он] приобрел такую славу, не имея [на нее права] по существу.
— Этот, из рода Мэнсунь, все исчерпал! — сказал Конфуций. — [Он] продвинулся в познании. Пренебречь обрядом не сумел, но для себя [им] пренебрег. [Тот] из рода Мэнсунь не разбирает, почему [возникает] жизнь, почему [наступает] смерть; не разбирает, где начало, а где конец. Как будто, превращаясь в [другую] вещь, ожидает неведомых ему перемен. Ведь когда готов к изменениям, как узнать, что не изменишься? А когда не готов к изменениям, как узнать, что уже изменился? Только мы с тобой еще не начали просыпаться от этого сна. Ведь тот [Мэнсунь], выражая страх во внешнем, не [отягощал] утратой своего сердца. Он ощущал не смерть, а [быстротечность] пристанища на [одно] утро. Только Мэнсунь и проснулся. Причитал потому, что другие причитали. К тому же, когда общаются с другими, [есть] собственное «я». Но как знать, «я» ли то, что мы называем «я»? Вот тебе приснится, что [ты] птица и взмываешь в небеса; приснится, что [ты] рыба и ныряешь в глубину. А теперь не знаешь, говоришь [об этом] наяву или во сне? Тому, кто встречает [превращение] безропотно, далеко до [того, кто встречает его) с улыбкой; [тому, кто] изображает [на лице] улыбку, далеко до [того, кто вверяет себя] движению. Тот, кто спокойно [вверяет себя] движению, проходит через изменение [в смерти] и вступает в пустоту, естественность, единое.
Сын Ласточки встретился с Никого не Стесняющим, и тот его спросил:
— Что посоветовал тебе Высочайший?
— Высочайший сказал, что мне следует, склонясь, подчиниться милосердию и справедливости и [тогда я] стану верно судить об истинном и ложном, — ответил Сын Ласточки.
— И зачем только ты пришел [ко мне]? — задал ему вопрос Никого Не Стесняющий. — Если Высочайший наложил на тебя клеймо своего милосердия и справедливости {31}, отрезал тебе нос [своим суждением] об истинном и ложном, разве сумеешь ты странствовать в области безграничного наслаждения, необузданной свободы и бесконечного развития?
Слово «Дао» лучше всего переводить как Путь. Его следует считать первым принципом, откуда всё исходит и куда всё возвращается.В наше время на Западе очень многие люди обращаются к учениям древнекитайских мудрецов, чтобы получить ответы, которые они не могут отыскать в своей культуре. Тем, кто ступил на путь духовного развития, недостает попутчика. Книга «Даосские чтения: изречения древнекитайских мудрецов» станет для вас замечательным товарищем на пути самопознания. Она откроет вам высоту и глубину духовной жизни.В этой книге вы познакомитесь с глубокими и загадочными изречениями Лао-Цзы, ироничными остротами Чжуан-Цзы, духовными поисками Ли-Цзы и Ян-Чу, деликатной мудростью Конфуция и Менг-Цзы.
Книга содержит полный перевод одного из важнейших даосских канонов и замечательных памятников мировой философской мысли — «Чжуан-цзы». Перевод выполнен известным русским китаеведом В. В. Малявиным и учитывает новейшие достижения мировой синологии в области исследования даосский текстов.
Почему одни страны развиваются быстрее и успешнее, чем другие? Есть ли универсальная формула успеха, и если да, какие в ней переменные? Отвечая на эти вопросы, автор рассматривает историю человечества, начиная с отделения человека от животного стада и первых цивилизаций до наших дней, и выделяет из нее важные факты и закономерности.Четыре элемента отличали во все времена успешные общества от неуспешных: знания, их интеграция в общество, организация труда и обращение денег. Модель счастливого клевера – так называет автор эти четыре фактора – поможет вам по-новому взглянуть на историю, современную мировую экономику, технологии и будущее, а также оценить шансы на успех разных народов и стран.
Книга посвящена философии языка. «Философия языка, напоминающая о настоящем весе слова, нужна не для того чтобы вернуть ценность нашим речам, это невозможно, а чтобы не принять нашу собственную нищету за нищету слова. Наш язык задевает нас больше, чем мы думаем. Принять от него обиду когда он нас разоблачает, большая удача. Говорить наивно и беспомощно горькая, но достойная человека участь. И молчащий мыслитель тоже мыслитель. По-настоящему плохо бывает, когда от страха показаться нелепым или замолчать человек изменяет слову, каким всегда так или иначе звучит его разумное существо, и становится изготовителем текстов.
В книге представлен результат совместного труда группы ученых из Беларуси, Болгарии, Германии, Италии, России, США, Украины и Узбекистана, предпринявших попытку разработать исследовательскую оптику, позволяющую анализировать реакцию представителя академического сообщества на слом эволюционного движения истории – «экзистенциальный жест» гуманитария в рушащемся мире. Судьбы представителей российского академического сообщества первой трети XX столетия представляют для такого исследования особый интерес.Каждый из описанных «кейсов» – реализация выбора конкретного человека в ситуации, когда нет ни рецептов, ни гарантий, ни даже готового способа интерпретации происходящего.Книга адресована историкам гуманитарной мысли, студентам и аспирантам философских, исторических и филологических факультетов.
Сборник письменных и устных высказываний всемирно известного русского писателя Льва Николаевича Толстого (1828–1910). Эта книга позволит вам прикоснуться к сокровищнице глубоких и мудрых мыслей нашего великого соотечественника, откроет новые грани его таланта. Толстой не просто писатель, он подлинный духовный учитель, чей уникальный опыт, отражённый в его мыслях, поможет отыскать вам новые возможности, способные улучшить вашу жизнь к лучшему.
Книга посвящена интерпретации взаимодействия эстетических поисков русского модернизма и нациестроительных идей и интересов, складывающихся в образованном сообществе в поздний имперский период. Она охватывает время от формирования группы «Мир искусства» (1898) до периода Первой мировой войны и включает в свой анализ сферы изобразительного искусства, литературы, музыки и театра. Основным объектом интерпретации в книге является метадискурс русского модернизма – критика, эссеистика и программные декларации, в которых происходило формирование представления о «национальном» в сфере эстетической.
Книга содержит собрание устных наставлений Раманы Махарши (1879–1950) – наиболее почитаемого просветленного Учителя адвайты XX века, – а также поясняющие материалы, взятые из разных источников. Наряду с «Гуру вачака коваи» это собрание устных наставлений – наиболее глубокое и широкое изложение учения Раманы Махарши, записанное его учеником Муруганаром.Сам Муруганар публично признан Раманой Махарши как «упрочившийся в состоянии внутреннего Блаженства», поэтому его изложение без искажений передает суть и все тонкости наставлений великого Учителя.