Чья-то любимая - [123]

Вероятно, тот большой секрет, в котором мне так не хотелось самой себе признаться, состоял в том, что наши отношения с Оуэном были отнюдь не прекрасными, а просто никчемными. В них не было ничего идеального, ничего положительного, никакого общественного потенциала, ничего творческого, ничего для домашнего очага. Все свелось к ничем неприкрытому физическому влечению: мы лишь трахались в мотелях и больше ничего вместе не делали, да и вряд ли будем делать. Мы приезжали в какое-то место на три-четыре дня, и больше уже туда не возвращались. И везде повторялось одно и то же – скомканные простыни, мигание телевизора и все подавляющий запах секса. Мне всегда было стыдно впускать к нам горничных, не считая самых простых случаев, когда надо было менять полотенца. Почему же я так упорно стараюсь представить себе эти наши отношения в другом свете, пытаюсь придать им вид обычно принятых, нормальных семейных, домашних отношений? На этот вопрос листики чая мне, конечно же, дать ответа не могли.

Три дня я провела в полном смятении, снедаемая сожалением, и представляя себе, что могло бы случиться, если бы только я не была такой ординарной и такой сверхосмотрительной. И тут я вдруг услышала, что Рейвен Декстер совершенно неожиданно вышла замуж за Тула Петерса. Все журналы напечатали их снимки. На них Тул выглядел очень нездоровым.

Недели через две позвонил Оуэн; он был явно в сильном подпитии и почти веселым. Оуэн разговаривал так, как будто у нас были прекрасные отношения. Мы немножко побеседовали о моем фильме. Это была пятница, ближе к вечеру. Я только что устроилась попить чаю и почитать пару сценариев.

– Поехали в Неваду, – сказал Оуэн.

Уже наступили сумерки. Оуэн всегда чувствовал себя гораздо лучше по вечерам – темнота его как бы защищала. Он прекрасно знал, что обращаться ко мне при утреннем свете лучше не стоит: пусть на него сработает моя усталость, накапливающаяся за день. По утрам же голова у меня была слишком трезвой, а я сама – слишком колючей. Куда лучше пару часов поездить по городу в ожидании вечера, когда тебя убаюкает ночь и дорога. Тогда наши индивидуальные особенности как-то притупляются.

Я с минуту помолчала в ожидании, не скажет ли Оуэн еще чего-нибудь.

– Не люблю я Лас-Вегаса, – сказала я. – Никогда не любила.

– А как насчет Тахо? – спросил Оуэн. – Куда-нибудь в те места. Я полон сил. Можно было бы ехать всю ночь.

– Отлично! – сказала я. – Прекрасная мысль. Давай всю ночь проведем в дороге.

ГЛАВА 8

Глаза у Оуэна были как у льва – янтарного цвета. Когда он был всем доволен, они делались пустыми. По крайней мере, такими они казались мне в тени, отбрасываемой полупотушенной лампой в спальне, когда мои глаза находились от его глаз всего на расстоянии в каких-то пару дюймов. Тогда они мне казались янтарными. А при ярком свете они были светло-карие. Я решила, что главный секрет наших отношений в том, чтобы не впускать в нашу жизнь никакого яркого света. Приглушить все тени. Заниматься любовью при свете, идущем от телевизора. Заказывать еду в номер через службу на этаже. И прекратить все попытки превратить наши отношения в нечто лучезарное; никаких прогулок, никаких пляжей, никаких уравновешенных обедов или ужинов.

Именно этот план я попробовала осуществить. Я изо всех сил постараюсь продлить мирное состояние этого льва, исключая моменты совокупления. И если для того, чтобы сохранить пустоту в его глазах, совокупляться придется много раз, Бог с ним, это я выдержу. Мне было отнюдь не легко подавить в себе столь свойственное мне любопытство, но в данном случае я старалась изо всех своих сил. Я ничего не стала спрашивать ни о Шерри, ни о Рейвен, да и вообще ни о чем. Пусть один-единственный раз любопытство проявит он сам. А Оуэну не терпелось узнать о Голдине, и я ему все рассказала. Ему хотелось узнать, какой фильм я буду делать дальше, и я ответила, что никакого.

Разумеется, так дело не пошло. Оуэну мое новое для него поведение – полное безразличие – пришлось не по вкусу. Секс не имел никакого отношения к желанию Оуэна снова вторгнуться в мою жизнь. Такое разграничение, возможно, вполне устраивало меня, но не Оуэна. Ему нужно было, чтобы после секса я, как и раньше, с ним беседовала. Наверное, ему доставляло удовольствие слушать мои разговоры, пока он лежит в полудреме. Получалось на самом деле так, что ему нужно было все то, от чего я твердо решила отказаться. Другими словами, Оуэну хотелось, чтобы я, как и раньше, жаждала именно прежних отношений. Но та жизнь, которую так искала я, ему была вовсе ни к чему – ему нужны были лишь те чувства, которые пробуждали во мне мои собственные устремления. Наверное, эти чувства были гораздо богаче и привлекательней, чем те, что проявляли к нему Шерри и Рейвей. Обе они были слишком сконцентрированы на себе, и особых душевных усилий для общения с ними от Оуэна не требовалось. А для общения со мной ему беспрестанно приходилось напрягать и интеллект и душу, и это ему явно нравилось.

Разумеется, все, кто нас с Оуэном знал, считали меня полной идиоткой. На этот раз все решили, что он меня, наверное, просто убьет, и никто не захотел ни во что ввязываться. Поэтому с нами вообще перестали общаться. Разумно рассуждая, винить за это я никого не могла. Но, чисто эмоционально, обвинений у меня было предостаточно. Вопреки всем своим собственным решениям, я, наверное, все еще надеялась, что наши с Оуэном отношения обретут принятую в обществе форму. Я пошла в магазин и купила Оуэну несколько приличных рубашек. А он, скорее всего, даже не стал себя утруждать тем, чтобы вынуть из них скрепляющие их булавки.