Чужой сын - [17]

— С чего ты взял?

— Не важно! Не стесняйся своих мыслей. Иисус, Чаадаев тоже отрицали родину. Сейчас все взбесились по национальному признаку! Нищие — прекрасная среда для патриотов. Но по мне, потчевать человека квасным патриотизмом и при этом принуждать его жить по–скотски — мерзость. Надо жить там, где тебя уважают. У тебя дом, книги на русском. Ты вполне обходишься без наречия местных мартышек. Тебе здесь хорошо! Ведь так? Как хорошо было Буниным, Набоковым, Сикорским…

— А им было хорошо?

— Да уж не плохо! У них хотя бы был выбор — уехать или остаться. А у нас? Если накроется СССР, читай — Российская империя, мы застрянем здесь, никуда не уезжая. Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Блок, Белый, людишки помельче, случалось, честили Россию. Заметь, здесь! И их не гнали. А вот когда у интеллигенции отняли хлеб с маслом, тогда она заныла! Но заныла о минувшей юности, а не о стране. Так же как нынешние бабушки ноют о социалистическом детстве. Уверяю тебя, если бы всем дали по смоковнице, никто бы не писал ни окаянных дней, ни солнца мертвых. И все остались, как ты, в своем домике за высоким забором. Вот и вся родина!

Этот разговор напомнил мне разговор с Ириной и давешнюю беседу с отцом. Но на этот раз я защищал сторону, против которой выступал.

— А как быть с бедными птицами, которые в чертовский холод летят в Россию? — моя ирония скрывала раздражение. — Сколько миллионов их делаются жертвами тоски к родным местам, сколько их мерзнет на пути. Это тоже написал Чехов.

— Причем здесь птицы? — Феликс нахмурился. — Я говорю о людях. Власть — основной инстинкт человека. Мы страдаем без ответной любви. Хотим властвовать над душой ближнего. — Мне показалось: он намекал на мою любовь к Ире и на ее «власть» надо мной! — Государство подменило понятие Отчизны. Внушения об исключительности русской нации нужны политикам, чтобы не разбежалось трудовое стадо. Интеллигенция тут как тут. В услужении. Потому что хочет вкусно кушать. И требует ради русских берез и сентиментального бреда всю жизнь стоять на коленях. А как только государство перестает подкармливать интеллигенцию, та стонет о погубленной России. Предав ее и удрав за бугор! А любить родину на родине предоставляет тем, кому деваться некуда!

А что такое эта родина? За тысячелетие в священных книгах русичам более всего полюбились ветхозаветные чудеса пророков, пейсы, национальное мессианство. Оттуда бороды, запреты для женщин, Третий Рим. Хотя Спасителя распяли за космополитизм. Мелкопоместная Европа через кровавые сопли давно выяснила — Спаситель един. Нам это не внушили ни шведы, ни поляки с литовцами, ни французы, ни немцы. Доберись–ка от Атлантики до Тихого океана! Который век мы маемся со своим мессианством. И не возьмем в толк, отчего лучшую на все времена нацию Всевышний обнес манной небесной? Почему никто не любит своего большого, сильного и доброго соседа? Двести лет его мыслители разгадывают придуманную ими же загадку великой русской души. Надо понимать: у прочих — душонки! А выходит все тот же шиш с маслом. Ибо вещать о равенстве всех перед Богом и мечтать о третьем Риме то же, что предлагать соль соседу, а самому есть хлеб с маслом!

Опять же Антон Палыч. Призывает к труду богемных бездельников. А для миллионов толстовских Горшков его пассажи — праздная болтовня. Где на всех набрать Ясные Поляны, чтобы не работать, а мыслить? А Достоевский? Преступные мысли, не само преступление! Спаситель мог себе позволить так учить. На то он и Спаситель! А у нас за одни намерения рябая блядь полстраны угробил на каторге!

Вот тебе и все идеи! Вся родина!

Я криво ухмылялся и не знал, что ответить.

Затем опять танцевали.

Жена Феликса, Галина, сутулилась и переплетала крупные руки под вислой грудью. Феликс искал уединения с Ирой, его жена настороженно следила за ними из кресла по диагонали от Раи: это я припоминал позже.

Коньяк размягчил мою волю, и на кухне я благостно размышлял о новогодней открытке Иры, — в моем воображении открытка перевешивала все письма Раи! — и думал, что Ира на время лечения мальчика могла перебраться ко мне, а там посмотрим…

Рая тут же прибирала посуду. Галина помогала ей.

Болтливой ватагой гости высыпали на перекур. Одно из двух окон кухни выходило на холодную веранду. Многие даже не поняли, что произошло. Нам с Галиной не повезло. Мы в упор смотрели на два прозрачных силуэта за отсветом стекла. Очевидно, под хмельком тюлевая штора представлялась им тяжелой портьерой. Феликс и Ирина лобзались с борцовскими захватами ягодиц и промежностей. Они обернулись лишь после того, как кто–то постучал в окно и погрозил им пальцем. Глупые пьяные улыбки застыли на их лицах по возвращении…

Я трусливо поискал ободряющий взгляд Раи. Но девушка с презрительной улыбочкой вытерла руки и вышла в прихожую одеваться. Галина переплела на груди руки и еще больше ссутулилась. Я протрезвел и от стыда не поднимал глаз.

Позже Галя рассказала: до ее замужества, между Гиммером и Родиной… Словом, они вспомнили прошлое в новогоднюю ночь.

В комнате Ира скользнула по мне взглядом; теннисист озабоченно наливал себе коньяк. Его фальшивый рубин искрился в цветных переливах лампочек особым глубинным огнем. Я не мог дождаться, когда гости свалят…