Чужой, посторонний, родной - [39]

Одно из двух. Или кто-то из них сумасшедший — но если это Витя, то откуда у него паспорт на имя Владимира? Можно было бы предположить, что паспорт остался еще с момента трагедии, что он по какой-то причине не сдал его, куда полагается в таких печальных случаях. Но паспорт был нового образца, и фотография была в него вклеена в двадцать пять лет, до коих Владимир не должен был дожить.

Или все это правда, и Виктор столько лет лгал. Не только ей — всем вокруг, ведь Ире и от соседей доводилось слышать о том, что брат ее мужа погиб. Все вокруг даже считали мать Виктора сумасшедшей, потому что она до самой смерти отказывалась верить в то, что Вовка погиб. Рассказывала всем, что регулярно получает от него письма. Соседи были уверены, что письма она получает от сердобольного Витьки, а то и вовсе их придумала. А на самом деле…

Но если он в самом деле жив, выходит… О Боже, он приехал к ней под видом Виктора! Они оба издевались над нею. Хотели проверить, сможет ли она отличить мужа от чужого человека.

Ее взгляд в мгновение ока стал жестким:

— Это действительно подло.

Больше Ира ничего не добавила, но смотрела на него так пристально, требовательно, что Володе стало не по себе.

— Я знаю. И оправданий мне нет. Вернее, я могу назвать тебе тысячу оправданий, но ни одно из них все равно не оправдает моей подлости. Меня интересует одно: сможешь ли ты простить эту подлость, если я пообещаю тебе, что в дальнейшем ты никогда об этом не пожалеешь. Хочешь ли ты, чтобы больше не было Витьки, не было его любовниц? Хочешь ли, чтобы рядом были только я и Аришка? Устрою ли я тебя такой, каким ты успела меня узнать? Только в дальнейшем все будет намного лучше — я ведь сначала считал тебя чужой. Но теперь…

Он замялся, не зная, как убедить ее, что он не сволочь, даже если и поступил, как последняя сволочь. Он вообще не знал, как правильно разговаривать с женщинами. Можно ли говорить им о любви, или это их отпугивает, дает повод для злословия и высокомерия. Когда-то давно он позволил себе слабость, признался в любви, сделал предложение и ждал на него положительного ответа. Вместо этого его обозвали лимитой и бросили, как использованный носовой платок. Еще тогда он зарекся: никогда, ни при каких обстоятельствах не повторять ошибки. А теперь стоял и маялся, не умея подобрать нужных слов. Как легко они приходят в голову, когда пишешь о придуманных людях! Но когда необходимо выразить собственные чувства, самые-самые тонкие и трепетные, все слова кажутся такими чужими, холодными или же излишне пафосными.

— Если ты почувствовала хоть что-то ко мне — именно ко мне, не к Витьке… Если…

Володя опять замялся. Нет, не то, все не то. Разозлился сам на себя. Посмотрел на Ирину с вызовом:

— Ну не может же быть, чтобы ты совсем не почувствовала разницы! Да, мы похожи, мы совершенно одинаковые, мама нас так и называла…

— "Двое из ларца, одинаковых с лица"… Витя часто повторял это. Он скучал за тобой… За вами, — быстро поправилась она.

Собеседник поморщился:

— Ну зачем…

Ире и самой стало неловко: действительно, "вы" — это уже перебор.

Господи, что же происходит? Это дивный сон, или явь? Это и в самом деле не Виктор?

А разве она не почувствовала разницы? Он — Вова? — ведь верно подметил: почувствовала, еще как почувствовала. Инопланетян каких-то придумала. А все оказалось гораздо проще — всего лишь брат-близнец. Но можно ли ему верить?

— Я думала, тебя уволили, — зачем-то сказала она.

— Меня нельзя уволить — я работаю сам на себя. Я писатель, Ира. Возможно, ты читала мои книжки.

Возможно. Книжки в данную минуту волновали ее меньше всего на свете. На первый план вышли ощущения последних дней: как, оказывается, приятно приходить в теплый натопленный дом, где горит свет, где вкусно пахнет сытным ужином. Где тебя ждут… Где ждут твоего ребенка. Где маленький ыкающий акилевр с такой доверчивостью прыгает на шею к отцу. Пусть не к отцу, а к родному дядьке. Пусть, если этот дядька заслуживает куда большего доверия, чем родной отец. Может ли она позволить себе сказать "да" фактически чужому человеку? Но ведь буквально за несколько дней он стал куда роднее, чем Витя за предыдущие шесть лет.

— Я ведь совсем не знаю тебя, — неуверенно ответила она, уже все решив про себя. Смотрела на него, и чувствовала, как расцветает на губах совершенно неуместная улыбка.

— Я такой же, как он. Разве что немножечко другой. У тебя еще будет время уловить разницу. Так "да" или "нет"?

Как ей хотелось ответить "да"! Однако имела ли она на это право? А как же Аришка? А Витя, что будет с ним?

— Но… я же замужем…

Владимир улыбнулся ей так ласково, что растаяли последние сомнения.

— Эта проблема разрешимая. Что скажешь?

Что она могла сказать? Что вообще можно говорить, когда хочется обхватить руками чужую-родную шею, повиснуть на чужом-родном человеке, чтобы он, такой чужой, такой родной, закружил ее по кухне. И пусть Ира ногами цепляется за стены и за стул, пусть валятся на бок табуретки. Пусть все вокруг летит в тартарары!

— Да!..

Наплевав на скромность, она бросилась к нему. Владимир подхватил ее и закружил. Под глухую песенку принцессы Фионы табуретка отлетела в угол. Ну и пусть.