Чужой муж - [69]

– Ладно, – кивнула Лиля снисходительно, – можешь быть спокойна.

Осмотрелась – и только теперь заметила, что стены комнаты увешаны вырезанными из журналов фотографиями знаменитых актеров и открытками с их изображением. Эти открытки продавались в киосках «Союзпечати» – на радость любителям кино. И особенно любительницам!

И среди них… Герман Арефьев! Еще совсем молодой, в одном из первых своих фильмов, благодаря которому он надолго прославился! Потом, правда, блеск этой славы потускнел, Герман начал пить, постепенно перестал сниматься, перешел во второразрядный театр, а потом и вовсе перебрался в провинцию.

«Мне на счастье!» – подумала Лиля, пряча улыбку.

– Ты кино увлекаешься? – спросила, заметив, что Катя наблюдает за ней как-то очень уж пристально.

– Да! Я просто обожаю киноактеров! – горячо воскликнула Катя. – И даже в одного из них недавно влюбилась!

– Влюбилась?.. – растерянно повторила Лиля.

– Да! И он мне теперь ночами снится! Представляете?

Внезапно распахнулась дверь, вошел Родион:

– Катерина!..

И осекся, увидев в комнате дочери Лилю:

– Секретничаете?.. Может, со мной поделитесь, о чем?

– Да так, – пожала плечами Лиля. – О своем, о девичьем.

– Я даже его фотографию из «Советского экрана» вырезала, – заявила Катя. – Вон он, Герман Арефьев. Красивый, правда?

– Арефьев… – задумчиво повторил Родион и с подчеркнуто равнодушным видом обернулся: – Лиля, по-моему, он у вас в театре работает, да?

Катя так и замерла.

– Да, – кивнула Лиля, отводя глаза.

У Кати на некоторое время даже голос пропал!

– Кто у вас в театре? – заикаясь, выговорила она наконец. – Герман Арефьев?! Лилия Михайловна, пожалуйста, познакомьте меня с ним! Это мечта моей жизни! Хотите, я на колени вообще стану?!

– Смешная ты, Катерина, – снисходительно сказал Родион. – Конечно, она тебя познакомит. Тебе же не трудно? – И он ласково приобнял жену за плечи.

Лиле не хотелось унижать Родиона при дочери. Она не отстранилась и сдержанно кивнула:

– Нет, конечно, не трудно!

– Спасибо! – Катя порывисто чмокнула ее в щеку.

Смутившись, Лиля вышла, Родион – за ней, а Катя посмотрела на портрет Арефьева, погладила фотографию – а потом осторожно поцеловала красивое, дерзкое, молодое лицо.

Хватка у Катерины была мертвая – уже на другой день она не отходила от Лили ни на шаг, ожидая, когда та соберется на работу. А потом оделась и уселась ждать в прихожей.

Ясно – она намерена была взять Лилю измором. Та чувствовала себя немного неловко, но девчонка так ждала, была так откровенно счастлива… И так хотелось наладить с ней добрые отношения!

Скоро они уже были у театра. Катю ну просто-таки трясло при виде афиш с портретами Германа.

– Неужели я сейчас его увижу! Неужели увижу?! – причитала она.

Они вошли в театр. Оказывается, Герман был у костюмера. Костюмер носил странное имя – Люсик, но мастером своего дела был замечательным. В бюджете театра вечно зияли какие-то прорехи, которые приходилось залатывать, уменьшая расходы на постановку, и Люсик был великим мастаком шить бальные платья принцесс и наряды мушкетеров чуть ли не из марли, причем так, что выглядели они атласными и бархатными.

Когда они пришли, Герман как раз снимал бордовый с галунами сатиновый (но смотревшийся в точности как суконный!) гусарский доломан. Люсик при виде Лили метнулся к ней:

– Извините за мой французский, имею настоящий «Климат»!

Люсик иногда из-под полы фарцевал[18] французскими духами, однако его французский был и впрямь далек не только от совершенства, но и вообще от реальности.

– Спасибо, «Климá»[19] у меня есть, – качнула головой Лиля.

Люсик с тоскливым вздохом вышел.

– Это ваша давняя поклонница Катя, – улыбнулась Лиля Герману. – Она пришла взять автограф. Можно?

– Здравствуй, – протянул руку Герман. – Екатерина… Какое у вас прекрасное имя! Как у нашего бывшего министра Фурцевой! Только вы лучше! Но что вы так смотрите на меня?

А ведь и в самом деле – Катя смотрела на Арефьева с довольно странным выражением. Не так ошалело-восторженно, как раньше, а как бы озадаченно.

– Что? – встревожилась Лиля.

– Я просто подумала, – несчастным голосом пробормотала Катя, – что вы и теперь такой же… – И она показала фотографии Арефьева во всем блеске молодости, красоты и славы.

– Катя! – испуганно вскрикнула Лиля.

Герман усмехнулся:

– Значит, такой я вам не нравлюсь?

– Да вы мне очень нравитесь! – затараторила Катя. – Правда! Но в молодости как-то больше!

– Катя!!! – простонала окончательно скандализованная Лиля. – Ну что ты говоришь?!

– Лилечка, вот так вот, – развел руками Арефьев. – Sic transit gloria mundi[20].

– Чего? – вытаращилась на него Катя.

– Вот так проходит слава мира, – не без насмешки перевел Арефьев. – А вот здесь я еще моложе.

– Там вы мне еще больше нравитесь, чем вот тут! – пылко вскричала Катя, размахивая фотографией из «Советского экрана».

– Клянусь, что не буду обижаться, если вы будете любить меня с фотографии, – засмеялся Герман и начал подписывать снимок: – «Екатерине от молодого Германа». И подписался.

Катя приняла портрет благоговейно, словно священную реликвию, и прижала к сердцу.

* * *

Отец помог Кате поступить в школу, которая находилась недалеко от Дома с лилиями (в ту самую, куда когда-то ходила Лиля, о чем Катя не знала, к слову сказать), однако подготовкой к урокам она себя не слишком утруждала. Быстренько перекусив, она бежала на рейсовый автобус и ехала в город, чтобы успеть на дневной спектакль, в котором был занят Герман Арефьев, или хотя бы к театральному подъезду, чтобы вручить ему цветы. На букетики она тратила все свои карманные деньги. Очень скоро Катя перезнакомилась с другими поклонницами Арефьева – они все неистово хлопали в зале и встречали его у подъезда, выпрашивая автографы. У каждой их было по нескольку штук, однако поклонение – вещь такая сугубо ритуальная: ждешь у подъезда, встречаешь, вручаешь букет, просишь автограф, смотришь вслед обожающим взглядом…