Чужой муж - [62]

Само собой, он был очень талантлив, но в самом деле, вряд ли высокий, красивый, смуглый брюнет с орлиным носом, с огромными яркими черными глазами, с ироничным выражением худого лица, в котором было что-то бесовское, органично смотрелся бы в роли молодого (и даже немолодого!) строителя коммунизма! Лиля думала, что Арефьев опоздал родиться лет на пятьдесят, а то и больше. В моду вошел неореализм с его сдержанной манерой игры, и такому пылкому Несчастливцеву с его назойливой аффектацией в произнесении каждого слова, такому словно бы постоянно полупьяному Ваське Пеплу с его безнадежной страстностью в каждом поступке, такому оголтело-жадному Лопатину с его проповедью буржуазной морали[12] было не место на модных подмостках. А в провинции все еще процветал классический театр, так что Арефьев стал подлинным премьером ветровской сцены. Красивый, яркий, необычный – он самим своим видом привлекал публику, да тут еще и талант…

Ветровские дамы сделались вдруг страстными любительницами театра, и несколько обесценившееся слово «поклонницы» было теперь очень в ходу!

Особенно удавались Арефьеву роли в романтических пьесах, где его черные глаза могли сверкать поистине огненно и с полувзгляда поджигать сердца дамочек и девушек. Он был великолепным Сирано де Бержераком из пьесы Эдмона Ростана, Альдемаро из «Учителя танцев» Лопе де Вега, трагическим Эрнани и влюбленным Рюи Блазом, созданными Гюго (и, как ни странно, бесшабашным Дон Сезаром де Базаном из пародии Д’Эннера и Дюмуара![13]) – ну и конечно, конечно, Людовиком XIV и Генрихом III из пьес Дюма-отца…

Многие знатоки театра считали, что в «Учителе танцев» Арефьев даже превзошел очаровательного Зельдина в классической экранизации! Как правило, все его спектакли шли с аншлагами – именно благодаря вышеупомянутым поклонницам.

Спектакль «Генрих III и его двор» был уже готов к сдаче, когда вдруг вспыхнул воистину непримиримый конфликт между Арефьевым и главным режиссером. Тот считал, что Арефьев слишком уж вдарился в натурализм в изображении бурных страстей, царивших при дворах молодых и любвеобильных французских королей. Увлекающийся актер чрезмерно входил в роль и явно забывал, что в зале будут сидеть не «какие-то там придворные, а наши советские люди». В результате беспрестанных споров Герман Арефьев был снят со спектакля буквально перед черновым прогоном, а на его место введен актер Нежин – протеже Хромова.

Разумеется, Арефьев выпалил в режиссера всю обойму своего обозленного красноречия и получил предложение уйти из театра.

Лиле, кстати, нравилась трактовка Арефьева. В конце концов, Генрих Наваррский был совершенно необузданным бабником, и его внук Людовик XIV пошел по его стопам! Однако с «нашей публикой», а главное – с отделом культуры обкома партии считаться следовало, с этим не поспоришь. И вообще, за спектакль и труппу отвечает все-таки главреж…

Молчаливо согласившись с Хромовым, Лиля все же чувствовала себя неуютно. Во-первых, каждый актер имеет право на свое прочтение образа, а во-вторых, с Нежиным спектакль очень сильно проиграет…

Думая об этом, она вечером собралась домой и шла мимо гримуборной Арефьева – и запнулась, услышав его голос, полный горечи:

Тащитесь, траурные клячи!

Актеры, правьте ремесло,

Чтобы от истины ходячей

Всем стало больно и светло!

Лиля узнала стихотворение Блока «Балаган» – горькое, пессимистичное, написанное в одну из тягостных минут жизни поэта.

Ей стало не по себе. Толкнула дверь – и увидела Арефьева, который сидел перед зеркалом и читал «Балаган» своему двойнику, который тоже держал в руке стакан и тоже чокался с бутылкой «Плиски»[14]:

В тайник души проникла плесень,

Но надо плакать, петь, идти,

Чтоб в рай моих заморских песен

Открылись торные пути.

Арефьев и его двойник опрокинули свои стаканы до дна и недоумевающе уставились на Лилю.

– Знаете что? – сказала Лиля. – Я бы на вашем месте извинилась.

– Перед кем?! – возмутился Арефьев. – Перед этой бездарностью?.. – Это слово далось ему не с первого раза: язык пьяно заплетался. – Ни за что!

Лиля слегка нахмурилась, но не уходила.

– Надоело! – тоскливо воскликнул Арефьев. – Все надоело! И город мне ваш вот где!.. – Он стиснул себе горло сильными, длинными, необыкновенно красивыми, «музыкальными» пальцами.

Лиля хотела что-то сказать, но Арефьев перебил ее:

– Думал, приеду – буду играть! Буду безумствовать! – патетически воскликнул Арефьев, и Лиля усмехнулась. На сцене нужен актер, а не бесконтрольный сумасшедший… – Но перед кем? Что это за режиссер, который затыкает рот страстям?! И вы тоже – завлит, поддерживаете его…

Арефьев гневно уставился на Лилю, как вдруг выражение его лица стало озадаченным:

– Слушайте, а вы красивая… Правда…

Глаза его были такими изумленными, словно впервые увидели Лилю.

– Даже очень красивая. Только очень холодная! – докончил Арефьев разочарованно.

Лиля отвела глаза.

– А я видел, как вы смотрели прогон! – заговорщически усмехнулся Арефьев. – Видел! И вам нравилось, что я делал!

– Нет, – резко ответила Лиля. – Этот эпизод мне не понравился.

– Да что вы говорите! – ужаснулся Арефьев с саркастической ухмылкой. – Не может быть!