Чужой кусок - [3]

Странно было слышать подобные распоряжения от загуменника, которого прежде и за человека не считали. А теперь, надо же, уселся за панский стол и командует.

После прогула в ход пошла ячневая каша со шкварками и пшённый кулёш с куриными пупками. Сами куры, числом десять штук уже скворчали на противне.

— Наконец, кашки дали, — радовался загуменник, — а то без каши в еде основательности нет, то ли ел, то ли так сидел. Конечно, гречишная каша была, но это как бы и не каша. В былые времена гречишными крупами люди не питались, а только скотину кармливали. Ещё бы толоконца дали, так и совсем ладно было бы.

Неприметно разговор переходил к мужику, а незваный гость больше сидел, отдуваясь, лишь сипел на всякое блюдо:

— Давай, и побольше.

Нашлось и толокно, а за ним малосольные огурчики с конопляным соком.

— Гриб да огурец в животе не жилец, — выговорил гость и громко рыгнул.

И тут подошло время блинов. Во всех дворах уже дымили таганки, и хозяйки ворочали тяжёлые чугунные сковороды, выпекая блины: простые, и с припёком, и кружевные на кислом молоке. Тарели и подносы со стопками блинов двинулись на площадь, где длилось пиршество.

Богатеи вкушают блины с икрой, паюсной и зернистой, с балыком и другими дорогущими наедками. А наш брат, крестьянство, даже зажиточное, радуется, коли удаётся полить стопку блинов коровьим маслом или намазать блин мёдом.

Мёд в сотах и откачанный в обливных горшочках, масло комками, как оно отпахталось мутовкой, или топлёное — в глиняных мисочках, всё было принесено и ждало едоков. Пирующие хватали разом по пять блинов, макали в масло, мёд, сметану, которой малость оставалось после жарки карасей. Богатым было село. Нищим оно станет после сегодняшнего пира.

— Ещё оладушки будут с толчёной клюквой, — сообщил напарнику тощий.

— В чём у них с блинами разница?

— Блин пекут на сухой сковороде, а маслят потом, маслом чухонским али сметанным. А оладьи не пекут, их жарят на постном масле. Льняное или конопляное масла не годятся, они слабить начнут. Нужно подсолнечное. Маслобойка в селе есть, подсолнечник сеют. Не на семечки же, столько не перелузгаешь. Значит, есть маслице, а за ним будут и оладушки.

— Для меня разницы нет. Что в лоб, что по лбу. Вали кулём, в брюхе перемешается.

— Ой, смотрите, ваше аппетитство, блин — пища чижолая, как бы вреда не приключилось с перееду.

Как бы в подтверждение своих слов, загуменник притянул новую стопку блинов, ухватил немалую пясть, обортал в меду, принялся жевать, роняя янтарные капли на подёвку.

Незваный гость тоже придвинул тарель, скатал в трубку с полдюжины блинов, обмакнул в сметану, сунул в пасть и вдруг замер, не дожевав.

— Что это с вами приключилось? — спросил загуменник. — Никак накушались?

— Ещё давай! — прочавкал гость набитым ртом. — Ватрушек не вижу, кулебяки, творожников. Оладьи давай — и побольше! Хай утроба треснет!

В брюхе жрущего глухо затрещало, словно взорвался заряд с картечью, из-под халата часто закапало, глаза гостя остекленели, вся фигура обмякла. Недожёванный блин языком сполз на бороду. Так оно и бывает: у нормальных людей первый блин комом, а у обжоры — последний.

— Ай! — воскликнул загуменник. — Шкода-то какая! Никак у бедолаги брюхо расселось. Накаркал на свою голову. Но могуч дядя, до последнего жрал, остановиться не мог. Однако, по-моему, вышло, я его переел. А почему так получилось? Гость ваш жадный, а я — голодный. Голод завсегда жадность переест. Хоть книги святые раскройте, там написано: тощие коровы тучных поприели, а голодными остались. Тучный гость обещал меня сглотнуть и костей не сплюнуть, да не вышло. Видно мне придётся обещания выполнять.

Загуменник протянул жилистую руку, какой только трудиться и трудиться, ухватил былого сотрапезника за ворот парчового халата, вздёрнул на воздух. Рот мужика и без того большеватый для исхудалого лица, распахнулся неимоверной пастью с двумя рядами чёрных порченых зубов. Незваный гость канул в эту пасть, что в прорубь, а следом отправились нукеры, так и не обнажившие сабель и не изменившие бесстрастного выражения лиц.

По толпе прошёл стон.

— Струхнули? Что вам меня бояться? Мы с вами сколько лет бок о бок жили, только у вас каждый день на столе хлеб до соль водились, а я голодал!

— Так кто тебе велел? — выкрикнули из толпы. — Работал бы, и всё бы у тебя было.

— Ха! Работать — ишь, что захотели? От работы кони дохнут. Ты меня за так пропитай. Я прежде не работал и впредь не стану. Знаете, как говорят: будет день, будет пища. Вот он мой день, настал. Что встали? Обед не кончен. Ну-ка, живой ногой, что в закромах, то и на столах. У вас ещё ни одной коровы не зарезано, а думаете, меня накормили? Так индюк тоже думал, да в суп попал. Я теперь у вас жить стану, как сыр в масле кататься, пока всю деревню не поприем, и с ребятами, и с жеребятами. А там к соседям отправлюсь, за семь вёрст киселя хлебать.

— Ты не круто загибаешь? — из толпы вышел крестьянин, что и прежде перечить пытался. Лицо сурово, в руках — вилы-тройчатки.

— Ты меня, никак, пугать собрался? — удивился ненакормленный Голод. — Так меня не то, что вилами, меня и пикой не проткнуть, саблей не порубать, пушкой не пришибить. Я от таких делов только крепну.