Чужое сердце - [7]

«Из двусмысленного положения можно выйти, только пожертвовав чем-то». Кардинал де Рец [4] .

Хотела бы я убедиться в обратном. Гораздо больше, чем СПИД, никогда не причинявший мне непосредственных страданий, мое тело было отмечено трансплантацией сердца, перевернувшей мою жизнь. Десятичасовая операция и грудная клетка, раскроенная для того, чтобы посадить туда чужое сердце.

«Мне не хватает любви. Мне кажется, я ждала любви всю жизнь. Я горю от нетерпения. Тороплю время, жду свидания… Мне всегда их мало. Я хочу, чтобы меня любили, чтобы признавались, кричали об этом, повторяли вновь и вновь. Чтобы любовь сверкала в глазах, в улыбке, чтобы меня ласкали бесконечно, до дыр. Откуда эта жажда любви, эта сентиментальная ненасытность? Не знаю. Наверняка такой характер.

Я долго ждала, пока мне скажут „я люблю тебя“, „тебя“ – и больше никого. Достаточно ли часто мне это говорили? Эти три слова – как рождение, как бомба с неизвестным часовым механизмом.

Родители любили меня глубоко и молчаливо.

Немая, стыдливая любовь сковывает. Родительская любовь не имела слов, жестов, не формулировалась, детей никто не обнимал. Так было всегда, это был какой-то вечный дефицит любви, как традиция, идущая из прошлого и длящаяся до сих пор.

А мне хотелось поцелуйчиков, песен, взрывов, доказательств любви. Тишина, мягкая нейтральность, ровные фразы и благопристойность моих родителей были как кляп, затыкавший им рот. Как плотина на пути у потока любви. И я никогда не знала, какой температуры эта вода.

И тогда я стала гоняться за любовью, как ищут сокровище, как ищут себя. Человек не живет, пока в его жизни нет слов „я люблю тебя“. Я все еще ищу их».

Это последние страницы книги «Любовь в крови», они могли бы стать резюме для всей моей жизни, если бы все в корне не изменилось.

«Будущее никогда не бывает точным продолжением настоящего». Вот любимая фраза моей психологини, я хватаюсь за нее, когда перестаю видеть выход из своего безнадежного настоящего. Будущее всегда поразительно. Как вы правы, дорогая Клер, я влюблена.

Если что-то в жизни и возможно, так это любовь. Я встретила своего возлюбленного летом в больнице. Все дело в статистике. Учитывая мой образ жизни, у меня больше шансов встретить любовь в белом халате, чем на парижском званом вечере.

Несколькими месяцами ранее, в начале лета 2005 г.

Париж, госпиталь Сен-Поль

Мне назначена биопсия. Раз в три месяца у меня берут на пробу частицу пересаженного сердца, чтобы проверить, нет ли отторжения. Раз в три месяца я испытываю стресс, без настоящего страха. Я верю в свою счастливую звезду, в свой организм. Я говорю себе, что все это не имело бы смысла, если бы трансплантат именно сейчас решил взять ноги в руки. В любом случае я бы почувствовала. Если сердце сбегает от человека, наверняка это можно почувствовать. Однако мой кардиолог утверждает обратное. Процесс отторжения может начаться без особых ощущений, это вне логики. Классно, да? В отличие от печени, которая постоянно регенерирует себя, сердце не отстраивает себя заново, и нарушения в нем необратимы. Ничего удивительного. Оно не отрастает, не оправляется никогда полностью от своих ран. Максимум, что оно может, – это твердеть, рубцеваться. Это болезнь сердца. Я всегда прошу доктора Риу, моего кардиолога, чтобы он велел медперсоналу брать самую крошечную частицу моего нового сердца. Доктор уверяет меня, что отщипываемый кусочек бесконечно мал, но у меня каждый раз создается впечатление, что меня просто обгрызли. Миллиграмм моего сердца – это, возможно, еще одна минута игры с Тарой, еще одно мгновение смеха, надежды. Операция неприятная. В основание шеи вводят толстую иголку с микрозаборником, который проходит в ту нежную и влажную впадину, что угнездилась прямо за ключицей, и быстро достигает сердца.

Сразу после пересадки частота биопсий была просто адская. Меня всю утыкивали иголками, как сатанисты – куклу. Кожа у меня заживала плохо и потом белела в месте каждого укола. Мои биопсии можно пересчитать по декольте. Гламурненько, да?

В канцелярии кардиологического отделения

– Добрый день, Генриетта! Что за ужасное лето!

– Добрый день, Шарлотта! Да уж, кошмар! Вы немного рановато, милая…

– Да, я люблю приходить раньше, на всякий случай, вдруг кто-то не придет, вдруг его сердце сдаст раньше моего!

– О-ля-ля! Да что она такое говорит! Знаете, вы должны идти последней…

Да, знаю. Мне в общих чертах объясняли, но я не старалась понять. Это связано с моей ВИЧ-инфицированностью, это мера предосторожности в операционном блоке, никто после меня проходить процедуры не должен. Мне не нравится такой отличный от других подход, и потому я всегда прихожу раньше, читаю, жду, беседую с Генриеттой. В 2003 году она была тут, дежурила в то воскресное утро, когда мне делали пересадку. Она сразу же стала называть меня деточкой, и правда, я тогда была совсем не крупной. Генриетта держала меня за руку, когда я, одинокая и дрожащая, очнулась после анестезии, которая отправляет вас в другую галактику. У меня хотели отобрать плюшевого мишку. Он мне нужен, только когда я засыпаю в больнице.