Чужие подъезды - [2]

Бабка ужасалась, ахала, и весь вид ее говорил о том, что и рада бы она не верить, да как же не верить, если Илюша говорит. И вдруг, осекшись на полуслове, она как-то судорожно горстью взметнула с худых колен засаленный фартук и, окунув в него лицо, тихонько затряслась в беззвучном плаче.

— Ба, ты что?! — оторопело спросил Илья.

— О-ой, Ильюшенька-а… как же ты Наташку-то упустил-прозевал?! Горе-то какое, горе!.. — За три года бабаня крепко привязалась к ласковой Наташе, и теперь мысль о том, что Наташа будет рожать правнуков не ей, а совершенно чужой женщине, была нестерпимой. — Ой, Наташка-Наташенька, что ты с нами сделала… о-ой, горе!..

— Нашла горе! — грубо и насмешливо оборвал Илья. — Ну, давай, поплачем, ну, давай: у-у-у… — но неожиданно в горле его что-то сдавило, противно заныло в глубине груди, захотелось подвывать бабане.

— Что ты жалеешь его! — в дверях кухни, растрепанная, седая, в короткой, до колен, ночной рубашке стояла мать. Тапочки на ее жилистых петушиных ногах смотрели в разные стороны. Это было смешно, и Илье расхотелось плакать.

— Что ты жалеешь его?! — с остервенением повторила мать. Она схватила с холодильника пачку «Примы», судорожно закурила.

— Проклятое племя! Ни во что и никому не верят, даже себе не верят! Когда они наконец влюбляются, они спешат убедить себя в том, что это только кажется. Стрессов боятся!

— Тихо, Валя, тихо! — взмолилась бабаня, сморкаясь в фартук.

— Стрессов боятся! — жестко повторила мать, тыкая папироской в сторону Ильи. — Хотят прожить жизнь, ни к чему не имея отношения. Это сейчас модно. Семью на плечи взвалить боятся, детей родить — боятся, жизнь положить на серьезное стоящее дело — боятся! Наташка права, сто раз права! Разве можно положиться на этого шалопая, мама? Посмотри, он же ни к чему не пригоден, только вот к этому! — Она выхватила из стопки старых газет на подоконнике «вечерку». — Вот, пожалуйста: «У меня на посуде испортилась эмаль. Где можно ее восстановить и можно ли в такой посуде солить овощи?» Отвечают… вот он отвечает, мам: «В посуде с отбитой эмалью…»

— Хватит, — сказал Илья.

— «Овощи солить не рекомендуется»! — крикнула мать. — И это его устраивает, этим он готов заниматься всю жизнь!

— Тихо, Валя, тихо… — умоляюще повторила бабаня.

— И если бы он был бездарностью… А как он писал в десятом классе! Какое у него врожденное чувство слова, какая музыкальная фраза! Я помню наизусть:

«Мы вошли в подъезд, отряхивая дождевые капли. Сверху, с чердака, к нам спускался дымчатый котенок, на крутой спинке которого, словно штопки на чулке, сидели два крошечных листочка…»

— Все? — спросил Илья, поднимаясь. — Я спать пошел.

— Ты, знаешь, кто? — тихо сказала мать, глядя в глаза сыну. — Ты улитка. Ты — млекопитающее.

— Ну, что-нибудь одно, мать, не смешивай виды, — спокойно попросил он и вышел из кухни.

После этого дня Илью закрутил сумасшедший вихрь. Поезд его сердечных устремлений мчался на дикой скорости в неизвестном направлении, и в окнах его мелькали едва различимые женские лица: Ирина, Анжелла, Вероника… И хотя имя Наташи вспоминалось в доме часто, особенно по вечерам, вся эта история уже не имела к Илье ни малейшего отношения и нисколько не задевала его, как не задевают верхушки деревьев облака, проплывающие где-то в непостижимой вышине.

* * *

По субботам бабаня стирала белье в старой стиральной машине «Ура…». Много лет назад машина называлась «Урал» и исправно перемалывала тряпичное содержимое в своей моторизованной утробе. Но годы шли, машина дряхлела вместе с хозяйкой, в сердце ее начались перебои, а буква «л» в названии стерлась.

Оттого что в конце слова отсутствовал привычный для него восклицательный знак, машина выглядела сильно утомленной, как оно и было на самом деле.

Илья по этому поводу упражнял свое остроумие.

— Эта бравая стиральная машина, — говорил он, — это воинственное утильсырье… эта ликующая рухлядь…

Машина агонизировала. Ее дряхлый организм нуждался в постоянной квалифицированной помощи, и бабаня заранее договаривалась с Ильей о дне стирки. Внук должен был присутствовать и подстраховывать.

Сегодня была суббота, и, хотя утром с Ильей состоялся крепкий уговор, бабане, как всегда, не сиделось. В два часа дня из школы пришла Валя, пообедала, разложила на столе учебники, села писать планы.

— Илюшке бы позвонить! — озабоченно крикнула из кухни бабка. — Ведь забудет, что сегодня стираем, закатится куда-нибудь.

— Без него обойдемся… — буркнула дочь, убористо заполняя тетрадку девчоночьим почерком.

Бабаня выглянула из кухни — перед ней над столом нависла длинная седая челка пожилой дочери. Челка колебалась в такт движению пишущей руки.

— Позвони, а, Валь… — попросила бабаня. — Я боюсь без Илюши… током убьет.

Валя, чертыхаясь, разогнула уставшую спину, набрала номер редакции.

— Отдел писем… — сообщили в трубке детским голоском.

— Илью Семеновича, пожалуйста, — сухо обронила мать.

— И-лю-у-ша-а! — пропел голосок куда-то в пространство. — Тебя!

Валя долго ждала, пока сын возьмет трубку.

— Дорогая редакция, — так же сухо сказала она, — мы купили кроликов, а у них в ушах завелась шелуха. Посоветуйте в вашей рубрике «О том, о сем»…