Чужие и народ. История русских от Рюрика до Путина - [11]

Однако подобная изолированность прекрасно соответствовала интересам русского Левиафана. Мессианская идея в совокупности с «единственно правильной» религией, которую эта власть, по византийскому образцу, поддерживала и олицетворяла, давала русскому Левиафану карт-бланш на какие угодно действия.

Союз государства и православной церкви окончательно оформился под татарским игом. Борис Кагарлицкий так пишет об этом («Периферийная империя»):

«…Говорить о враждебности татарских ханов по отношению к христианству не приходится. Татарские ханы не только отличались веротерпимостью (точнее, индифферентностью к вопросам религии), но и прямо сотрудничали с православной церковью.

«Одним из достопамятных следствий татарского господства над Россиею было еще возвышение нашего духовенства, размножение монахов и церковных имений, – констатирует Карамзин. – Политика ханов, утесняя народ и князей, покровительствовала церкви и ее служителям; изъявляла особенное к ним благоволение; ласкала митрополитов и епископов; снисходительно внимала к их смиренным молениям и часто, из уважения к пастырям, прелагала гнев на милость к пастве».

Сотрудничество церковной верхушки с захватчиками осталось одним из наиболее позорных эпизодов в истории русского православия, а воспоминания о нем неизбежно подрывали претензии церкви на особую «национальную роль» в России. Задним числом идеологи официального православия оправдывались, объясняя, что никаких общих интересов у ханов и церковных иерархов не было, а татары поддерживали православие исключительно потому, что испытывали «суеверный страх перед неведомым Богом христиан». На самом деле, разумеется, ханы прекрасно представляли себе, что такое христианство – священники и миссионеры появились при их дворе уже в 50-е годы XIII века. Ханские грамоты предоставляли иммунитет церкви. В свою очередь, православные иерархи призывали свою паству молиться за ханов. «Союз православной церкви и татарского хана на первых порах был одинаково выгоден для обеих сторон, – пишет Покровский, – а что впоследствии он окажется выгоднее первой, чем последнему, этого татары не умели предусмотреть именно потому, что были слишком практическими политиками». [Конец цитаты].

* * *

Перейдя от союза с татарскими ханами к союзу с российскими правителями, православная церковь потребовала для себя защиты, а для всех, не согласных с ней – кары. В XVII веке в самом полном сборнике законов феодальной России – Соборном Уложении 1649 года – преступления против церкви и патриарха считались тягчайшими, ничего хуже быть не могло; все это рассматривалось как богохульство и каралось «квалифицированной казнью» – сожжением на костре, четвертованием, колесованием или сажанием на кол. Но и до этого православная церковь жестоко расправлялась со своими противниками; многие подобные эпизоды приведены в книге видного русского историка Ефима Грекулова «Православная инквизиция в России»:

«Православие было встречено русским народом без особого восторга. Киевлян крестили привезенные Владимиром из Крыма греческие священники. Как мы знаем из летописей, народ загоняли в реку, «как стадо», многие «не по любви, а из страха перед князем крестились». Таким же было крещение в Новгороде – там Добрыня, дядя Владимира, крестил непокорных новгородцев огнем и мечом. Бунты, сопровождающие распространение православия, были неосознанным протестом, – народ будто предчувствовал, во что его ввергают, какой гнет будет давить его на протяжении тысячи лет. Православные иерархи и князья сделались двумя личинами страшного Януса власти. Митрополит Никифор, автор послания к Владимиру Мономаху, писал: «Как Бог царствует на небесах, так и князья избраны от Бога».

Одно из первых упоминаний о жестокости церкви относится к XI веку, когда православию на Руси не исполнилось еще ста лет. Новгородского архиерея Луку, жившего тогда, летописец называет «звероядивым». «Сей мучитель, – говорит летописец, – резал головы и бороды, выжигал глаза, урезал язык, иных распинал и подвергал мучениям».

В XII веке «немилостивым мучителем» был владимирский епископ Федор. Он многих «еретиков» заключил в тюрьмы или казнил, а их имущество присвоил себе. Но после Федор сам был обвинен в еретичестве, и по приговору митрополичьего суда ему отрезали язык, отсекли правую руку и ослепили. Почти в то же время сожгли на костре некоего Мартина, который выступал против церковных злоупотреблений.

Татары, подчинившие себе Русь в тринадцатом веке, быстро поняли выгоды православия для собственной власти. По указу хана Менгу Темира, русским митрополитам было предоставлено право наказывать смертью за хулу на православную церковь и за нарушение церковных привилегий. В церковной истории любят вспоминать, как Сергий Радонежский благословил князя Дмитрия на Куликовскую битву, но о тесном сотрудничестве церкви с Ордой предпочитают молчать.

После освобождения от ордынского ига в России окончательно восторжествовала византийская идея о нерушимом союзе церкви и государства: Москва была объявлена «Третьим Римом». Все, что противоречило догматическому православию, беспощадно душилось. В новгородской земле накануне ее вхождения в Московское царство возникло мощное движение, в чем-то напоминающее европейскую Реформацию. Русские протестанты назывались «стригольниками» по особой стрижке, которую они носили. Они отвергали прежде всего тиранию православной церкви, выступали против накопления ею богатств; нельзя служить двум Богам одновременно: Богу и Мамоне, – сказано в Евангелии. Несмотря на это ясное недвусмысленное правило, церковь осудила стригольников как еретиков. Их учение прозвали «прямой затеей сатаны», а самих стригольников – «злокозненными хулителями церкви», «развратителями христианской веры». Новгородские епископы настояли на том, чтобы руководителей ереси – дьякона Никиту, ремесленника Карпа и других – утопили в реке Волхов. Затем казнили остальных участников движения в Новгороде и Пскове.