Чужие грехи - [2]

— Но паспортъ? У тебя нѣтъ паспорта. Надо подождать, объясниться, совѣтовалъ молодой человѣкъ, волнуясь не менѣе, чѣмъ она.

— Объясниться! Не могу, не могу!.. Ты знаешь его! Насмѣшки, сарказмы, презрѣніе! О, я готова бѣжать, куда угодно, только бы не видать этого ядовито улыбающагося лица, не слыхать этого высокомѣрнаго тона, этого шипящаго голоса! Возьми меня къ себѣ, увези, дѣлай, что хочешь, но спаси меня! уже со слезами говорила она и съ дѣтской мольбой сжала свои руки.

— Но безъ паспорта же нельзя! Не можешь же ты бросить дочь и сына, не объяснившись съ мужемъ! торопливо говорилъ молодой человѣкъ, стараясь убѣдить ее.

— Онъ меня убьетъ, онъ меня опозоритъ! восклицала она, рыдая. — И какъ это все случилось?.. Писалъ, что пріѣдетъ не скоро, и вдругъ…

— Другъ мой, успокойся!.. проговорилъ молодой человѣкъ. — Соберись съ силами! Объясненія не миновать… Этого нужно было ожидать!..

Онъ горячо убѣждалъ ее, но по тону его голоса было слышно, что онъ не менѣе ея боялся предстоящихъ объясненій, сценъ и непріятностей. Казалось, что и самъ онъ тотовъ бы былъ убѣжать отсюда, провалиться на время сквозь землю.

— О, если бы не это проклятое положеніе… если бы не этотъ несчастный ребенокъ! шептала она, ломая руки. — И зачѣмъ я не уѣхала раньше за границу… въ деревню… куда нибудь, чтобы все скрыть… а теперь? Онъ сразу увидитъ, въ какомъ я положеніи… вѣдь это уже всѣ видятъ… Но, Мишель, Мишель, вѣдь ты не бросишь меня?.. Вѣдь ты меня любишь?..

Она бросилась къ нему и припала головой на его плечо. Въ ея голосѣ, въ выраженіи ея лица было опять что то дѣтски безпомощное и дѣтски капризное.

— Женя, что за вопросы! воскликнулъ онъ, цѣлуя ее въ голову. — Но теперь надо спѣшить! Онъ сейчасъ будетъ здѣсь… Ты должна объясниться безъ меня… Онъ не долженъ знать, куда ты уѣдешь… Хотя лучше бы остаться, не уѣзжать… Но если ты рѣшилась, то нечего дѣлать… Я сейчасъ ухожу… Если онъ застанетъ меня здѣсь, онъ вызоветъ меня на дуэль и что бы ни случилось тогда — ты погибнешь… Убьетъ онъ меня или я его — тебѣ придется все равно перенести тяжелую долю… Этого надо избѣжать не для меня, а для тебя…

Онъ говорилъ это довольно твердо, стремясь казаться не трусомъ, а только разсчетливымъ и предусмотрительнымъ человѣкомъ, старающимся вразумить своенравное и неопытное дитя. Но это плохо удавалось ему; ему казалось, что онъ стоитъ на раскаленныхъ угольяхъ, ощущая только одно желаніе — скорѣе, скорѣе убѣжать отсюда. Этотъ пріѣздъ соперника засталъ его такъ же врасплохъ, какъ и ее.

— Господи, Господи, что за мука! восклицала она, закрывая лицо руками. — И за что это все, за что!

— Ну полно, полно! Что дѣлать! прерывающимся голосомъ говорилъ онъ. — Мы сами виноваты, много виноваты! Мы увлеклись… мы дѣйствовали, очертя голову… вотъ и плоды… Я тогда еще говорилъ тебѣ, что надо подождать!..

У него начиналось что то въ родѣ лихорадки.

— Ахъ, что ты мнѣ толкуешь! Ждать, когда любишь! раздражительно воскликнула она.

— Ну, а не ждали, вотъ теперь и придется пережить все это, почти съ упрекомъ сказалъ одъ и тотчасъ же снова началъ ее утѣшать:- Ну, не плачь, все пройдетъ… все пройдетъ и мы будемъ счастливы…

Онѣ торопливо обнялъ ее, быстро поцѣловалъ и проворно направился въ выходу, проговоривъ еще разъ на ходу:

— Будь тверда, соберись съ силами!

Она, кажется, не слышала послѣднихъ его словъ; она опустилась снова въ изнеможеніи на кресло и залилась слезами.

— О, проклятое, проклятое положеніе! шептала она, стискивая руки. — Если бы можно было на время уснуть, чтобы все объяснилось, окончилось само собою! Кажется, бѣжала бы далеко, далеко, чтобы только не видать Владиміра… И за что это испытаніе? Мишель говоритъ, что мы дѣйствовали, очертя голову… Но развѣ страсть разсчитываетъ?.. развѣ она взвѣшиваетъ?.. О, какъ я люблю Мишеля, какъ я ненавижу Владиміра! И за какой грѣхъ онъ посланъ мнѣ въ мужья? Мишель твердитъ, что и это наказаніе за то же, что я вышла замужъ, очертя голову… Вѣчно все одна и та-же скучная пѣсня!.. Хорошо ему толковать, а развѣ я тогда понимала что нибудь!..

Въ ея воображеніи вдругъ промелькнуло все прошлое: ея жизнь въ родной семьѣ, ея замужество, ея жизнь съ Владиміромъ Аркадьевичемъ Хрюминымъ. Она выросла въ чиновнической, вылѣзавшей «въ люди» семьѣ, гдѣ всѣ мечтали стать выше своего положенія, пустить пыль въ глаза ближнимъ, добиться чина дѣйствительнаго статскаго совѣтника и получить право говорить: «у насъ въ высшемъ кругу». Покуда завѣтныя цѣли еще не были достигнуты, въ семьѣ царилъ какой-то сумбуръ во всемъ: семья плохо ѣла, чтобы наряжаться получше, и носила грубое, штопанное и перештопанное бѣлье, чтобы имѣть возможность накупать шелковыхъ тканей и кружевъ; дѣти не получали никакого основательнаго образованія, такъ какъ все стремленіе сводилось къ одному желанію научить ихъ говорить по-французски; но такъ какъ хорошія француженки-гувернантки дороги, то къ дѣтямъ и была нанята дешевая француженка сомнительной репутаціи, что-то въ родѣ комисіонерши или устарѣвшей кокотки, умѣвшая научить дѣтей болтать по-французски, но неумѣвшая научить ихъ правильно написать хотя нѣсколько строкъ на этомъ языкѣ; такъ какъ средства еще не позволяли принимать у себя гостей «изъ своего круга», то семью влекла клубная жизнь и семьѣ казалось, что именно въ клубѣ-то и собирается цвѣтъ «высшаго общества». Въ манерахъ, въ разговорахъ, въ нарядахъ этихъ людей была какая-то невообразимая смѣсь мѣщанства и претензій на хорошій тонъ, полнѣйшаго ничтожества какъ въ умственномъ, такъ и въ нравственномъ отношеніяхъ, и стремленія показать чувство собственнаго достоинства. Отецъ семьи гордился, что играетъ въ карты съ «ихъ превосходительствами», мать гордилась, что ее приглашала къ себѣ въ гости какая-то «баронесса» изъ Риги, дочь гордилась, что съ нею танцуютъ все «гвардейцы». Гдѣ и какъ встрѣтилась Евгенія Александровна съ Владиміромъ Аркадьевичемъ Хрюминымъ, камеръ-юнкеромъ, секретаремъ очень высокопоставленнаго лица, членомъ хорошей, хотя и разорившейся фамиліи, — этого не знали или не помнили ни она, ни онъ. Но помнили и она, и онъ одно то, что они завязали интрижку, онъ отъ скуки, она потому, что очень любила романы. Интрижка быстро перешла въ серьезное событіе. «Если онъ не женится на Евгеніи, я буду жаловаться, я въ судъ подамъ!» говорилъ узнавшій о событіи отецъ Евгеніи Александровны, грозно сдвигая брови. «Если эта канцелярская крыса подастъ на меня жалобу, моя карьера пропала!» думалъ Владиміръ Аркадьевичъ, узнавъ намѣреніе строгаго родителя. Онъ попался въ сѣти, которыя самъ разставилъ себѣ. Когда онъ долженъ былъ вѣнчаться съ нею, у него разлилась желчь; когда она стояла съ нимъ подъ вѣнцомъ, ей только представлялось одно то, какъ будутъ ей завидовать и Зина Иванова, и Маня Федорова, и Аня Данилова, узнавъ, что она, Женя Трифонова, вышла замужъ за камеръ-юнкера, у котораго всѣ, всѣ родные «князья» и «графы». Потомъ роли измѣнились: онъ ядовито, безпощадно, раздражительно мстилъ ей за то, что онъ женился на ней; она ежедневно плакала, волновалась, краснѣла, сознавая, что она попала не въ свой кругъ. Въ сущности, и онъ, и она были парой, ровнями и въ нравственномъ, и въ умственномъ, и въ матеріальномъ отношеніяхъ, но на его сторонѣ былъ одинъ перевѣсъ: онъ могъ упрекать ее ея происхожденіемъ, ея мѣщанствомъ, ея незнаніемъ приличій. Каждый бантъ на ея платьѣ казался ему свидѣтельствомъ ея мѣщанства, каждая ея фраза была доказательствомъ ея безтактности, ея вульгарности, ея невоспитанности. Онъ раздражался при видѣ ея, потому что она была его жена, тогда какъ онъ могъ бы жениться на княжнѣ Золотовской, имѣвшей до трехсотъ тысячъ приданаго. Ничто не могло его утѣшить за потерю свободы, но она скоро нашла утѣшеніе, всѣ его колкости, упреки и насмѣшки, волновавшіе ее сначала, стали ей надоѣдать… «Ахъ, какъ это скучно!» говорила она въ этихъ случаяхъ и стала искать веселья въ мелкихъ романахъ. Мужское общество знакомыхъ ея мужа было ею очень довольно; съ ней можно было сальничать, какъ съ кокоткой, и заигрывать, какъ съ вдовушкой легкаго поведенія, не особенно боясь послѣдствій. «Не достаетъ только того, чтобы вы меня опозорили!» говорилъ мужъ, но она умѣла во время истерически разрыдаться и скрыть концы. Скрыть концы не удалось ей только теперь, когда мужъ уѣхалъ на годъ за-границу, сопровождая своего высокопоставленнаго патрона. Она обрадовалась его отъѣзду и вздохнула свободно. А тутъ, какъ на зло, подвернулся подъ руку ея троюродный братъ, Михаилъ Егоровичъ Олейниковъ, скромный юноша, съ лицемъ вербнаго херувима, пробивавшійся въ люди по пути присяжнаго повѣреннаго. Они катались на тройкахъ на какіе-то пикники, онъ возилъ ее изъ оперы въ какіе-то рестораны, онъ сопровождалъ ее въ маскарады. Она ему разсказывала про тиранію своего мужа, она передъ нимъ плакала дѣтскими слезами, онъ ее утѣшалъ. Онъ никогда не чувствовалъ себя такимъ счастливымъ, какъ въ это время, когда каждая ея слеза высыхала подъ его поцѣлуемъ, когда въ концѣ каждаго драматическаго повѣствованія о своихъ страданіяхъ она падала на его грудь, склоняя головку на его плечо. Онъ не испытывалъ ничего слаще этихъ утѣшеній и, наконецъ, утѣшилъ ее на столько, что она въ послѣднее время старалась не выѣзжать въ знакомымъ, чтобы скрыть свое положеніе: она готовилась быть матерью.