Чужие грехи - [17]

— Что же ты не договариваешь? спросилъ онъ.

Она закрыла лицо руками.

— Женя, что съ тобой? спросилъ онъ, тревожно наклоняясь къ ней.

Она отстранила его.

— Ахъ, оставь, оставь меня!.. Къ чему эти ласки, когда исчезаетъ любовь! уже плача, говорила она.

— Женя! съ упрекомъ воскликнулъ онъ. — Не грѣхъ ли тебѣ говорить это!

— Да, да! шептала она сквозь слезы. — Прежде я могла говорить какимъ угодно тономъ, потому что я не сидѣла у тебя на шеѣ. Прежде мои капризы и прихоти были для тебя милы, потому что ты радъ былъ всѣмъ, всѣмъ пожертвовать мнѣ…

— Женя! шепталъ онъ уже сконфуженнымъ тономъ, точно смутившись, что она дѣйствительно отчасти угадала его настоящія отношенія къ ней.

— Ты, продолжала она, — даже не замѣчаешь теперь, что если я и прошу о чемъ нибудь тебя, такъ только потому, что это необходимо; эти просьбы стоятъ мнѣ мучительной внутренней борьбы; я понимаю, что съ каждой новой просьбой я все болѣе и болѣе дѣлаюсь похожей на твою содержанку, на кокотку…

— Женя! еще разъ повторилъ онъ совсѣмъ молящимъ тономъ.

— Кто любитъ, въ томъ чутко чувство деликатности, плакала она, — тотъ не рѣшится грубо отвѣтить отказомъ на просьбу любимаго существа, тотъ пойметъ, что просить вообще не легко и еще тяжелѣе въ томъ положеніи, въ которомъ нахожусь я…

Онъ уже цѣловалъ ея руки, онъ стоялъ передъ ней на колѣняхъ, какъ школьникъ, уличенный въ неблаговидныхъ проступкахъ, а она все твердила, что она понимаетъ, что это «начало конца».

О, онъ боялся этому вѣрить, хотя — странныхъ противорѣчій полна жизнь! — онъ, можетъ быть, вздохнулъ бы свободно именно только тогда, когда это сбылось бы на дѣлѣ, но сбылось бы безъ объясненій, безъ слезливыхъ сценъ, а такъ, само собою, нежданно, негаданно. Онъ привязался къ ней довольно сильно: ея красота, ея мягкія, почти дѣтскія ласки, ея веселое щебетанье, ея ухаживанье за нимъ, за ея «Мишукомъ», за ея «папочкой», ея смѣхъ и слезы, ея пѣніе и музыка, все это очаровывало, завлекало его въ сѣти этой женщины. Но это были чисто животныя, чисто физическія отношенія: она сдѣлалась ему нужна, какъ водка пьяницѣ, и въ глубинѣ души, въ какомъ то далекомъ уголкѣ его мозга, шевелилось у него также, какъ у пьяницы во время отрезвленія, смутное сознаніе, что лучше бы было, если бы ее вовсе не было. Она въ свою очередь не лгала передъ нимъ и по своему любила его, потому что онъ былъ мягокъ и добръ. У нея была странная, чисто дѣтская способность любить всѣхъ, кто былъ ласковъ съ нею. Это нисколько не мѣшало ей капризно упрекать любимаго человѣка за малѣйшій отказъ исполнить ея желаніе и потомъ горько плакать о томъ, что онъ ее мало любитъ. У нея было только одно мѣрило любви: насколько ее ласкаетъ и балуетъ любимый человѣкъ. Не даромъ же она выросла именно въ томъ кругу, гдѣ положеніе любимыхъ и не любимыхъ дѣтей отличается именно тѣмъ, что первымъ даютъ больше лакомствъ, чѣмъ вторымъ. Михаилъ Егоровичъ, какъ это часто бываетъ съ людьми, пробившими себѣ путь безъ чужой помощи, былъ разсудителенъ и разсчетливъ; его даже считали пролазой и человѣкомъ себѣ на умѣ; про него говорили, что подъ мягкою оболочкою въ немъ много жесткости и эгоистическаго безсердечія; но онъ никогда не могъ устоять передъ слезами и просьбами Евгеніи Александровны. Онъ видѣлъ въ ней женщину, беззавѣтно отдавшуюся ему, свою первую любовь, свой источникъ опохмѣленія, къ которому его тянула какая то неотразимая сила. До сихъ поръ онъ велъ крайне правильную жизнь, былъ однимъ изъ тѣхъ благонамѣренныхъ и благонравныхъ молодыхъ людей, которыхъ матери любятъ ставить въ примѣръ своимъ пошаливающимъ дѣтямъ. Евгенія Александровна первая успѣла расшевелить спавшія въ немъ животныя страсти; ея любовь опьянила его, какъ опьяняетъ воздержаннаго человѣка первый бокалъ шампанскаго. Всегда сдержанный и осторожный, онъ и волновался, и увлекался, и дѣлалъ глупости подъ ея вліяніемъ. Только въ отношеніяхъ къ ней онъ сознавалъ, что онъ дѣйствительно молодъ, что онъ способенъ сумасбродничать изъ за нея. И то сказать: это была первая женщина, отдавшаяся ему беззавѣтно, всецѣло. И какая была эта женщина! Онъ сознавалъ, что онъ еще ни разу въ жизни не встрѣчалъ ни въ одной женщинѣ столько красоты, граціи, дѣтской веселости, дѣтской ласковости. Самыя неровности ея характера плѣняли его, казались ему чѣмъ то въ родѣ весеннихъ грозъ, быстро смѣняющихся чудной тишиной и солнечнымъ блескомъ. Въ этихъ неровностяхъ характера онъ видѣлъ явный признакъ искренности, правдивости, честности. Послѣ крупнаго объясненія съ нею онъ упрекалъ себя за то, что онъ дѣйствительно мало заботится о ней, что изъ за него она оставила мужа, дѣтей, опредѣленное положеніе, что изъ за него она терпитъ извѣстныя мелкія неудобства, сидитъ дома, когда молодость требуетъ общества, веселья, разнообразія. Онъ усиленнѣе сталъ искать выгодныхъ дѣлъ, чтобы имѣть возможность доставить ей нѣкоторый комфортъ. И все таки порой, пресытившись этими ласками или не находя возможности удовлетворить всѣхъ этихъ требованій и капризовъ, онъ закусывалъ губы, потиралъ лобъ рукою и мучился однимъ вопросомъ: «а что же будетъ далѣе»?