Чужая война - [45]

— Вот это я понимаю! — саркастически молвил недавний криминальный авторитет, но по другим скрытым интонациям его голоса несложно было догадаться, что Лавр на грани. Того и гляди, взорвется. — Зрелище!

Никакой реакции со стороны Санчо не последовало и на этот раз.

— Слышь, ты, Жак Ив Кусто! — Переполнявшие Лаврикова эмоции выплеснулись-таки через край. — Кажется, кто-то обещал к Кекшиеву сходить. Напролом.

Это был упрек в профессиональной некомпетенции, и Мошкин не выдержал.

— Кажется, кто-то велел мне заткнуться, — напомнил Александр. — Я и заткнулся.

— Хорошо. — Федор Павлович вернулся в глубину кабинета и замер возле кресла, в котором расположился Санчо. Руки депутата привычно нырнули в карманы брюк. — Прости.

Извинений оппонент не принял. В привычной для него манере. Не удосужившись вступить с Лавром в полемику, Мошкин презрительно поджал губы, а затем для пущей убедительности свернул еще на правой руке кукиш и гордо выставил его в направлении шефа. Лавриков невольно отшатнулся.

— Так, да?.. — буркнул он. — А если я тебе признаюсь, что случилось — там, в больнице, сходишь?

Александр задумался, воздев очи к высокому потолку. Вроде как прикидывал, стоит ли идти из-за такой мелочи на сделку с собственной совестью. Лавриков на удивление покорно ожидал решения своего помощника. Наконец Санчо завершил недолгий мыслительный процесс и согласно кивнул. Дескать, выкладывай.

— А случилось, Санчо, то, — Федор Павлович продолжал взирать на него сверху вниз, — что со мной никогда не случалось. Ясно? — Он устало взмахнул рукой. — Ступай теперь к прокурорскому. Детали — потом.

— Нет, так не пойдет. — Мошкин отлепил затылок от подголовника кресла и подался корпусом вперед. — С тобой все случалось. А без деталей я сейчас снова приму обет молчания.

— Можешь и ужин принять… — машинально съязвил Лавриков.

Подсознательно он уже понимал, что отвертеться от упрямого соратника вряд ли удастся. Не тот человек Мошкин, который мог бы удовлетвориться брошенным полунамеком. Этому всю подноготную подавай. В деталях и желательно красочно.

Александр, сидевший до этого к собеседнику вполоборота, развернулся на крутящемся кресле и призывно уставился в глаза народному избраннику.

— Ну? — подбодрил он Лаврикова.

Федор Павлович недовольно поморщился и, как показалось Мошкину, несколько смущенно перебазировался к окну. Пальцы рук, выскользнувших из карманов, заняли себя тем, что стали нервно перебирать белоснежные горизонтальные планки жалюзи. На обозрение Санчо был предоставлен только затылок начинающего политического деятеля.

— Я влюбился, Санчо.

Слова душевного признания были произнесены шепотом, но Мошкин услышал их. Поросячьи глазки соратника удивленно поползли вверх и оказались едва ли не на покатом гладком лбу.

— Опанашеньки!

Лавр не обернулся.

— Теперь смешно, да? — иронично заметил он, но в тот момент Федор Павлович наверняка и сам не знал, по отношению к кому звучала эта ирония. Скорее всего, к самому себе.

При этом он избегал встречаться взглядом с Александром. Раздвинув жалюзи на уровне глаз при помощи большого и указательного пальцев, Лавр выглянул на улицу. Что он хотел там увидеть? Поддержку? Ответы на внутренние вопросы? Маловероятно. Взгляд депутата был пустым и отсутствующим. Он не видел того, что находилось по ту сторону окна.

— Нет, разве я смеюсь?.. — пожал плечами Санчо. — От такого финта никто не застрахован. Однажды это чувство подстерегло меня на парадной лестнице нашего старого, так и не достроенного дома, — мечтательно припомнил он тот яркий эпизод. — Ну и что? Бывает… Я — на лестнице. Ты — в больнице. Хорошо — не в психиатрической… — не удержался он от подкола. — Медсестричка попалась?

Федор Павлович ответил на его вопрос не сразу.

— Спящая королева…

Санчо завистливо присвистнул и, пользуясь тем, что Лавр его не видит, все же расплылся в улыбке.

— Сам корону снял, а на коронованных особ тянет?

— Это не особа! — резко оборвал его Лавриков и столь же стремительно развернулся.

— Виноват… — стушевался Александр. — А кто?

— Мать мальчика Вани…

Сначала Мошкину показалось, что он ослышался. Затем подсознание любезно подсказало, что это не так, и Санчо столкнулся с новой проблемой. Он не знал, как следует реагировать на столь ошеломляющую новость. Давно уже он не погружался в аналогичный ступор в беседе с Лавром. Поморгав минуту глазами, Мошкин тактично прочистил горло.

— Позволь… — мягко произнес он и тут же в очередной раз споткнулся. — Я не хочу обидеть… Но мама мальчика Вани, по-моему, в глухом ауте.

Лавр рассеянно присел на подоконник и скрестил руки на груди. Взгляд его скользнул чуть выше макушки Александра.

— Не имеет значения… Ты бы видел ее лицо, руки… Такая беспомощная, уязвимая и… красавица, Санчо. Аж холод в спине.

Говорить так о женщине мог только истинно влюбленный в нее человек. Но Санчо все же рискнул возразить — на всякий случай.

— Не, Лавруша, — покачал головой верный помощник. — Это сочувствием обычным может быть… Или еще какой-нибудь психологический заскок… В спине-то тоже мозги есть. А раз там у тебя холодит… — Мошкин оттолкнулся обеими руками от подлокотников кресла и принял вертикальное положение. Подходить к Лавру не торопился, продолжая вести беседу с ним спокойным, уравновешенным голосом. — Ну, какая, согласись, может быть любовь, когда ни словом, ни полсловом не обмолвились? Я ж помню: мне Клава как врезала хорошо поставленной глоткой: «Посторонись, зашибу!..» Ну и все. Абзац Санче в форме полноценной любви.