Чужая война - [25]

Иван внимательно вгляделся в лицо мужчины, но никакой насмешки заметить ему не удалось. Николай говорил вполне серьезно, без тени иронии. Будто речь шла о чем-то важном для него лично. Да и для всего человечества в целом.

— Конечно старше, — охотно согласился Кирсанов, признавая всю правоту приведенного довода. — Правильно… Тогда она — спящая королева, — резюмировал он.

— Это лучше, — кивнул Николай. — Все сходится.

— Да… Спящая королева — гораздо лучше…

Удовлетворенный состоявшейся беседой со своим новым знакомым, и в частности тем, что удалось выяснить в итоге касаемо его мамы, Иван бодро зашагал в сторону дачи, где уже сравнительно давно скрылся Федечка. Пулей взлетев на крыльцо и распахнув дверь, мальчик зашел внутрь.

Закипев и после этого отключившись, электрический чайник, водруженный на правый угол стола, громко щелкнул, нарушая установившуюся в кухне тишину. Клавдия неторопливо бросила в чашки чайные пакетики и залила их кипятком. Ароматный дым поднялся к потолку. Исполнив одну из своих обязанностей по дому, Розгина вновь переместилась к плите, продолжая над чем-то колдовать там. Поверх ситцевого халата она нацепила кухонный красный фартук с крупными ярко-желтыми подсолнухами. Волосы забраны назад в конский хвост.

Здесь же за столом расположились Лавр и Санчо. Федор Павлович уже облачился в выходной костюм стального оттенка, приготовившись сразу же после завтрака отправиться на работу. Однако он не мог отбыть с дачи без своего помощника. А Мошкин, как свидетельствовало из его одеяния, явно не торопился с выполнением своих обязанностей сопровождать босса повсюду. Избавившись от своей жеваной майки с вызывающей надписью, он до сих пор пребывал в нижнем белье, которым были семейные трусы. Торс Александра, если, конечно, так можно было охарактеризовать это огромное тело с вместительным пивным брюшком, ничем прикрыт не был. Проще говоря, он был голым.

Водрузив на огромный ломоть хлеба такой же внушающий уважение кусок бекона, Мошкин плотоядно облизнулся и распахнул рот. Зрелище было почище, чем на цирковой арене в момент выступления зубастых хищников. Половина приготовленного бутерброда мигом скрылась в недрах этого котлована, и Александр щелкнул зубами. Начался длительный и вдумчивый процесс пережевывания пищи.

Что касается господина Лаврикова, то его никак нельзя было назвать грешником в плане чревоугодия. Во всяком случае, он ел более культурно, не набрасываясь на пищу, как одичавший вождь племени тумба-юмба. Да и сами яства, потребляемые Федором Павловичем, не содержали большого количества калорий. Сегодня у депутата на завтрак была рисовая каша. Но не быстрого приготовления, аналогичная той, какой он питался в административной столовой, а производства Розгиной. Вид самозабвенно жующего Мошкина и оставшаяся половина бутерброда в его широкой руке заставили Лаврикова поморщиться и с отвращением отвернуться в другую сторону.

— Смотреть страшно, — сказал он, отправляя в рот очередную ложку каши. — Кусок холестерина.

Но смутить такой мелочью непробиваемого в вопросах питания Санчо оказалось не так-то просто. Он лишь на секунду прервал движения челюстями, сглотнул и пробубнил с набитым ртом:

— Отвернись. Я специальной добавкой его нейтрализую, сумасшедших денег стоит.

— Дешевле сало не жрать, — разумно заметил Лавриков.

Мошкин ничего не ответил. К первой половине бутерброда присоединилась и вторая, и места, для того чтобы двигать языком, во рту просто не осталось. А тем временем руки Александра уже проворно сооружали второй точно такой же бутерброд. Но вместо него на последнее изречение Федора Павловича откликнулась Клавдия. Прервав процесс приготовления завтрака для младшей части семьи, она обернулась лицом к депутату.

— Пусть кушает то, что организм требует, — оправдала она чрезмерное обжорство бойфренда.

— Да пусть… — примирительно согласился Лавр и, покончив с рисовой кашей, взял в руки чашку чая. Слегка отодвинулся от стола. — Ладно. Смех смехом, а как нам с делом Хомута быть? — переключился он на насущные проблемы. — За ним ведь крови — цистерны. Состав целый. И из-за такого на карачки становиться?

Лавриков лукавил даже перед самим собой. Дело было не в самом Хомуте, а в том, что ему, Лавру, придется на поклон к Кекшиеву идти. Хоть и были они сейчас с последним, можно сказать, на равных, но, как ни крути, в прошлом один из них был вором в законе, а другой горбатился в прокуратуре. То есть люди не просто из двух разных миров, а, можно сказать, враждующих кланов. Почище, чем Монтекки с Капулетти. Вот это и угнетало Федора Павловича больше всего.

— Общество поручило. — Санчо успешно прожевал-таки первый бутерброд и на второй уже набросился не столь стремительно. Откусывал меньшими порциями и запивал при этом чаем. — Тут уж…

— С какой стати? — прервал его словоизлияния Лавр. — Противно! Я перед обществом долгов не имею. Хоть бы его, Хомута, действительно пришибли в предвариловке. А то — становись на карачки!.. Перед кем? Ради кого?!

Лавриков так разволновался, что не заметил, как из растревоженной его нервными движениями чашки несколько капель чая упали на пол. К счастью, не обратила на это внимания и Клавдия. Федор Павлович искренне негодовал.