Чужая шкура - [50]

Его клиентка уходит, не оглядываясь. Он пожимает плечами, встает, вешает пальто на спинку стула и снова садится на банкетку, где только что сидела она. Подзывает бармена, издали показывая ему на пустой бокал из-под шампанского. Я поднимаю с пола счет, машинально оглядываю вновь прибывших, уже окончательно уверенный, что мое рандеву не состоится. Топ-менеджеры с бейджами, видно после какой-то конференции, заполонили все пространство вокруг меня, разогнав парочки и одиночек по углам, чтобы освободить для себя восемь стульев.

Кудрявая с набитым ртом нехотя согласилась освободить место, встала, продолжая слушать музыку, подцепила большой четырехугольный пакет, стоявший у ее ног, подошла ко мне и взмахом руки, сжимающей хот-дог, показала на свободный стул напротив. Вблизи из ее наушников доносился грохот рэпа. Я отрицательно покачал головой, всем своим видом выражая учтивое сожаление. Она повернулась ко мне спиной и, роняя крошки, подошла к жирному финансисту, который как раз с готовностью освободил для нее стул, сняв со спинки пальто. Она откусила еще кусок хот-дога и села.

Без десяти семь я прикончил второй коктейль и решил, что всему есть предел. Я не жалею, что пришел. И в ожидании есть свои плюсы: я положился на случай, и то, что я пытался как-то примериться к образу и настроению незнакомки — это в конечном счете прекрасный способ получше узнать себя самого. Я так и не увидел лица Карин, зато целых пятьдесят пять минут пробыл Ришаром Гленом.

Достаю жалкий пластиковый бумажник со штемпелем «Монмартр-Недвижимость» — благодарность агентства за комиссионные, — куда я втиснул пять стофранковых билетов и дубликат контракта с электрокомпанией на случай, если у меня потребуют удостоверение личности. Приглушенный рэп уже несколько минут звучит громче. Вероятно, кудрявая с хот-догом прибавила звук, чтобы пресечь приставания Верблюжьей Шерсти.

У стойки раздаются возмущенные голоса, и я поднимаю голову. В бар влетела какая-то неуклюжая женщина с гигантской матерчатой сумкой через плечо, и со всего размаху врезалась в американцев у бара. Теперь они смотрят ей вслед, а она на всех парах несется дальше, отскакивает в сторону, чтобы не протаранить официанта с подносом, и смахивает на пол несколько бокалов с круглого столика в нише. Шум, окрики, недовольные возгласы. Она бормочет извинения, в панике смотрит на часы, крутится на одном месте, кого-то высматривая в зале, и задевает своей сумкой лица еще трех посетителей. Ей лет сорок, на вид издерганная, смешная и довольно симпатичная, от досады прикусила нижнюю губу — вечно с ней, неумехой, что-нибудь случается. И глядя на нее, я понимаю, что сомнений быть не может, все очевидно. Конечно, это Карин. Ну да, наврала про возраст, да ведь и я про свой не распространялся, но иначе она поступить не могла, ведь так воспринять мою книгу способна лишь восемнадцатилетняя девушка, только ей удалось бы почувствовать с такой силой и так точно вдохновение, робость, скованность и крайности, свойственные молодому, начинающему писателю.

Повернувшись к ней, я доверчиво и спокойно улыбаюсь и жду, когда она меня заметит. Нахмурив брови, встав на цыпочки, она вглядывается во все эти лица, которые для нее ничего не значат, скользит взглядом и по тому месту, где сижу я. Видно, считает меня одним из топ-менеджеров. Я могу подождать, но стоит ли? Ее возраст, поведение, неуклюжесть внушают мне уверенность. Беспокоит лишь сумка. Пожалуй, для первой встречи это чересчур. Не думает ли она сразу поселиться у меня? Я чувствую, как улыбка сползает с моего лица. Неужели все наше сходство и взаимопонимание оказались лишь поводом собрать дорожную сумку, и в моем романе, и в наших письмах она почерпнула силы, чтобы уехать из Брюгге, вырваться на волю, покончить с шантажом и опекой престарелых родителей, которые помешали ей продолжать учебу в надежде когда-нибудь передать ей отель, где вот уже двадцать лет она работает горничной. Я просто-напросто придал ей храбрости покончить с той жизнью, которую ей навязали. Но разве я не поступил точно так же, затеяв аферу с усами, холостяцкой конурой и фальшивым именем?

Она уже в отчаянии бросается к лестнице, сбегает по ступеням, тотчас поднимается обратно, расспрашивает гарсона, тот качает головой. Женщина снова с тревогой смотрит по сторонам, щурит глаза, вот откуда эти улыбчиво-печальные морщинки, эти гусиные лапки, которые я уже готов любить прямо сейчас, и не только потому, что у меня такие же. Я так рад, что смог пробудить столько эмоций, надежд и волнений самым обычным текстом — я, который, казалось, окаменел в своем эгоистичном страдании.

Расстояние между нами сократилось на три четверти. Она приближается, морща лоб, ее конский хвост лежит на правом плече, а через левое перекинут ремень. Высматривает кого-то за колонной. Дожидаясь, когда она подойдет ко мне на метр, стараясь, чтобы на моем лице не осталось и следа от того удивления, которое вызвал у меня ее возраст, я опускаю глаза и собираюсь подвинуть ей стул напротив, но вдруг застываю на месте. Чтобы отделаться от попыток своего визави завязать разговор, кудрявая с наушниками повернулась к нему вполоборота, открыла книгу, — и эта книга моя. Мгновение я пребываю в подвешенном состоянии, вцепившись пальцами в край стола, и тут меня задевает красная сумка.