Чужая шкура - [49]
Мой взгляд останавливается на блондинке в черном костюме, что сидит у заколоченного окна, рядом с облупившимся гербом. Томно приклонила голову к деревянной панели и медленно подносит к губам миндальный орех. Я-то думал, она тут с компанией друзей, которые только что ушли. Осталась одна с шестью опустевшими стульями, допивает маленькую бутылочку «Виши», с отсутствующим видом складывает кассовый чек. Серьги тяжеловаты, на волосах многовато лака, а буржуазная небрежность плохо вяжется с манерой тщательно обтирать каждый орешек, прежде чем отправить его в рот. Чем не наследница бельгийского отеля? Однако мне очень не нравится то, с каким убийственным презрением она поглядывает на девушку в джинсах и матросской тельняшке, которую раньше от нее загораживали соседи по столу, — та слушает плеер и покачивает головой в такт. Однако музыки не слышно. Блондинку эти «немые» приплясывания раздражают. Господи, только бы это была не она! А как насчет той самой бойкой хохотушки в наушниках, кудрявой шатенки с небесно-голубыми пустыми глазами? Ишь, как она мажет хот-дог горчицей, дергаясь под свой рэп! Нет уж, благодарю покорно.
Дверь со скрипом пропускает толстого самодовольного субъекта: на плечи наброшено пальто из верблюжьей шерсти, из кармашка выглядывает сигара. Моя первая Карин, та, в шелковом платье, с прямыми волосами, изображает приветливое равнодушие, которое, впрочем, тает на глазах. Толстяк, снисходительно ухмыляясь, движется прямиком к ней, и при мысли, что это, чего доброго, я, на ее лице появляется смесь недоверия, ужаса и натянутой вежливости. А затем облегчение, когда он минует ее, направляясь к диванчику блондинки. Карин допивает свой чай, я высасываю до донышка коктейль. Решено, сейчас я к ней подойду, эта ложная тревога мне как раз на руку. Прав был Талейран: «Я беспокоюсь, глядя на себя, и успокаиваюсь, сравнивая себя с другими». Опираюсь на стол, чтобы встать, но тут тип в верблюжьей шерсти со всей силы наступает мне на ногу. Задохнувшись от боли, падаю обратно на стул.
Кудрявая с наушниками через три столика от меня, кажется, видела, как я разинул рот и чуть не завопил, — видела и хохочет, прикрывшись своим хот-догом, — потом, правда, извиняется и наконец проглатывает кусок. Я на мгновение закрыл глаза, живот свело от боли. Этот болван весит не меньше ста двадцати кило, и уже морочит голову той белобрысой об актуарных расчетах процентной ставки, а она щебечет о страховании жизни и общественных инвестиционных фондах. Когда я вновь открыл глаза, Карин как раз надевала шерстяное пальто. На скрюченных пальцах я захромал за ней и врезался в официанта. Тот мастерски удержал поднос, но успел плеснуть мне на куртку томатный сок. Пока я отделывался от его извинений, мол, ничего, отстирается, Карин добралась до зоны для некурящих, обозначенной табличками, и задержалась у дальнего конца стойки, на крохотной площадке без столиков. Я уже почти настиг ее, а она вдруг положила руку на ягодицу одного из американцев, увлеченного своим мобильным телефоном.
— Прошу прощения, — извиняется она, словно ее кто-то нечаянно толкнул на него.
Тот отвечает осторожной улыбкой и продолжает телефонный разговор, а тем временем длинные пальцы с сиреневыми ногтями вытаскивают из его заднего кармана кошелек, который тут же исчезает в складках пальто. Остолбенев, я гляжу, как женщина спокойно выходит из бара, пока американец прощается со своим собеседником. Мне не пришло в голову ни броситься за ней, ни закричать: «Держи вора!» — я в полной растерянности возвращаюсь к себе за стол. А «очкастая» уставилась на меня поверх своей «Телерамы». Спеша покончить с неизвестностью и испить чашу до дна, я остановился у ее стола и спросил недовольным тоном:
— Это вы?
— Что — я?
— Ничего.
Покрутив пальцем у виска, она дает понять, что у меня не все дома, и опять углубляется в чтение. Я добираюсь до своего стула. Кудрявая в тельняшке переворачивает кассету в плеере и набрасывается уже на второй или третий хот-дог. Мне редко случалось видеть, чтобы кто-то ел так жадно и с таким удовольствием. Она и курит так же смачно под негодующими взглядами блондинки, которую, по-видимому, не слишком убедили биржевые рекомендации Верблюжьей Шерсти. На часах шесть двадцать пять. Просто комедия. Поднимаю руку, чтобы привлечь внимание бармена. Не уверен, что хочу встретиться со своей читательницей. Я уже не в том состоянии, потратил весь запас ожидания на ложные страхи и обманутые надежды. Эбеновый уистити[30], подвешенный на пеньковой веревке над автоматом для хот-догов, выставил четыре лапы в боксерских перчатках, а сквознячок легонько раскачивает их из стороны в сторону. Блондинка резко вскакивает с диванчика, и мой счет летит на пол.
— Это лучшая рыночная ставка! — сокрушенно убеждает ее толстяк в верблюжьей шерсти.
