Чужая плоть - [3]

– Еще до того, как податься в Лерин,[9] мы скитались по берегам Роны и промышляли охотой, – начал он. – Мясо было нашей пищей такой же обычной, как потом овсяные лепешки в монастыре. И, знаешь, Мартин, я никогда не ел такого странного мяса. Может, ты нам объяснишь, где ты его берешь?

– Я уже говорил. Говорил много раз – мне его дает Господ! – келарь встал, хмуро глядя из-под темных волос, упавших на лицо.

– Мартин, брат, я вижу, как ты страдаешь. Ты спас нас от смерти. Мы бы уже умерли от голода, но сам ты… Я просто хочу помочь тебе. – Юлий тоже встал, коснулся его плеча, поворачивая к себе. – Позволь мне пойти с тобой завтра. Я буду просить Господа вместе с тобой. Еще жарче, чем ты.

– Нет, Юлий. Ты не можешь такое сделать. Обещай мне, что не последуешь за мной ни завтра, ни в другой раз. Обещай же! – он повернулся резко и посмотрел так строго и просящее, что Юлий тут же и будто не своим голосом произнес: – Обещаю. Обещаю, если ты сам не позовешь меня!

После чего Мартин вышел, а мы втроем сидели молча, почему-то неподвижно долгое время, слушая, как келарь ломает заготовленные для очага сучья.

– Это очень необычное мясо, – упрямо повторил Юлий, поглядывая на пустой котелок. – Чем-то похоже на мясо крыс, только в нем нет костей. Я хочу знать, откуда оно.

– С Мартином происходит что-то. Он раньше не был таким угрюмым. Когда он заходил ко мне, то улыбался, и мне становилось теплее, как от вида образка, – Адриан отодвинулся к стене и обхватил голову руками. – С ним что-то нехорошее. Я чувствую это, братья, как я чувствовал идущую ко мне смерть, так и теперь… С Мартином как-то нехорошо.

– Игнатий, ты должен проследить за ним завтра, – поглядывая на дверь, сказал Юлий.

– Он же просил не делать этого. И мы обещали ему! – возразил я.

– Обещание дал я. Сам не пойму, как он из меня это вытащил… А ты ничем не обязывался. Ты должен узнать, что происходит, ведь все мы слуги праведные Господа нашего, и все мы в ответе друг за друга.

В эту ночь мне снился сон. Христос плыл в реке, в светлых струях сверкающей рыбой. Потом вдруг луг, полный цветов и высокой травы. Снова наш Господ, агнцем обернулся и шел по тропе, длинной до самых облаков. И тут за камнями я увидел Мартина, крадущегося с ножом в левой руке. Он выскочил внезапно и рвал шерсть агнца, клочьями пылающими разбрасывая по траве, и эти клочья превращались в кровавое мясо.

Я, кажется, вскрикнул и проснулся. Приближался рассвет.

Мы отслужили Утреню. Мартин взял нож, оделся в шкуры и ушел, а я стоял возле киота, глядя на икону, на Христа, державшего золотую лиру, и белых птиц над его головой. Меня пробирал озноб, только не от холода – от мыслей навеянных сном, ползущих из ушедшей ночи.

– Ты должен пойти за ним, – неслышно подойдя сзади, напомнил Юлий.

Я не ответил и даже не повернулся к нему.

– Должен, – повторил он. – Адриан так просил. Мы с ним будем молиться за вас двоих.

– Хорошо. Я пойду. Только мне страшно, Юлий. Мне трудно объяснить почему… Знаешь, это как подслушать чужую исповедь. Подслушать и еще пересказать ее пьяно… – я потушил пальцем фитилек лампады, краски на иконе потускнели. И голуби над головой Иисуса теперь казались серыми. – Но я пойду.

Когда я вышел из нашего жилища, Мартин уже скрылся где-то за скалой, что поднималась у края обрыва выше по течению реки. Ветра сегодня не было. Следы келаря вели цепочкой по рыхлому снегу, и я пошел по ним, прижимая к груди края обтрепанной овчины кое-как согревавшей меня. Останавливаясь, я опирался на посох и глядел на всходившее солнце, красное в густой дымке и почему-то жуткое.

Возле уступа идти стало труднее. Я проваливался в снежные наносы по пояс, глубже, и если бы не следы брата Мартина, то не знаю, смог ли бы я проделать этот путь сам. Одолев подъем с восточной стороны уступа, я выбрался на узкую тропу. Шум реки на порогах, протекавшей далеко внизу, отражался от отвесных скал и казался здесь угрожающим шипением змея. Неожиданно я различил в нем какие-то слова не то стоны. Остановившись, прислушался и понял – это был голос Мартина. Господи, он был где-то рядом! Справа чернели голые колючие кусты, слева обломки скал, покрытые коркой льда. Я сделал еще несколько шагов и увидел его. Келарь сидел на снегу возле плоского камня, залитого кровью. В правой руке он держал нож и, морщась от боли, срезал с другой руки куски своей же плоти. Господи! Я закрыл рот и заскрипел зубами, чтобы не закричать. Его рука… от нее осталась только голая кость и висящие обрывками жилы. Красными, красными ломтями, обрезками, брызгами на белом снегу валялось человеческая плоть. Свежесрезанный кусок с кожей и редкими волосками будто подрагивал еще. Мне затошнило. Кружилась голова, и мысли неслись в безумном кровавом водовороте.

– Игнатий!

Я не сразу понял, что он увидел меня и обращается ко мне.

– Брат, я же просил… – его голос хрипел, будто ветер, пойманный камнями. Он встал и, шатаясь, направился ко мне.

Одно застывшее мгновение я смотрел на липкий от крови нож, на то, что осталось от его левой руки и на его глаза, похожие на раны, потом попятился и побежал.

Отбросив посох, я несся вниз по крутому скату. Падал, зарываясь в снег, ударяясь об камни, вставал и бежал, бежал к приюту. Я слышал, что келарь старался догнать меня, остановить и выкрикивал: