Чужая луна - [54]

— Не торопитесь, Николай Михайлович! Она еще не погибла! — не согласился Врангель. — Есть мы. И мы вернемся. Поверьте, мы сумеем извлечь уроки из всемирной истории.

— Как бы мне хотелось в это верить, — вздохнул Котляревский.

— Поймите, власть взяли рабы. У них нет опыта управления государством. Они не сумеют удержать ее в руках и будут вынуждены отдать власть нам. А уж мы, наученные горьким опытом, сумеем вернуть России уважение к ней, ее богатства и ее славу.

— Если бы не верил в это, я не был бы с вами.

— Ну, хорошо! Не хотелось бы, но давайте проанализируем самый худший вариант, — вступил в разговор Витковский. — Что дальше? Если не большевики, то кто?

— Да господи! Вон их сколько, с вожделением глядящих на наши просторы! — с горячностью воскликнул Котляревский. — За полсотни лет раздербанят Россию на мелкие кусочки. На те крохотные лоскуточки, с которых начиналась Московская Русь. И это еще не самый худший вариант. Но я умолкаю. Не хочу быть пророком, — и затем добавил: — Но на душе почему-то очень скверно.

Провожая Кутепова и Витковского, Врангель прошел с ними до трапа, где их ждала шлюпка.

На Галлиполи опустилась ночь. Дождь прекратился и стало довольно светло. Перевернутая вверх рогами луна и большие южные звезды освещали пролив и город холодным мертвенным светом.

— Да, совсем запамятовал! — что-то вспомнив, сказал Врангелю Витковский: — С вами хотел встретиться французский подполковник, здешний оккупационный комендант. Кажется, его фамилия Томассен.

— Что ему нужно? — холодно спросил Врангель.

— Скорее всего просто хотел познакомиться.

— У меня на это нет времени, — отмахнулся Врангель. — Если у него возникнут ко мне вопросы, он без труда найдет меня в Константинополе.

— Обидится, — сказал Витковский.

— А вы скажите ему, что командующий очень сожалеет, что не смог его посетить. Надеется на встречу в ближайшее же время. И пошел он к черту вместе с остальными французами.

Издав длинный прощальный гудок, яхта покинула Галлиполи. И вскоре ее топовые огни растаяли в серых сумерках ночи.

Эта глава не имеет прямого влияния на сюжет романа, но она важна для понимания многих событий, истоком которых в той или иной мере является Византия. У кого из читателей возникнет желание более подробно познакомиться с историей «Трех Римов», лишь краем затронутой в романе, отсылаем к замечательному исследованию Б.П. Кутузова «Ошибка русского царя. Византийский соблазн».

Глава одиннадцатая

Слащёв, может быть, впервые за много лет здесь, в Константинополе, почувствовал, что такое свой дом, налаженный быт, семья. Хотя и дом был не свой, и жена Нина не Богом венчанная, и речь кругом чужая. Но другого места на этой земле у него не было.

Где-то там, в чужой теперь России, у него была жена Софья и дочь Вера, которой исполнилось уже больше пяти, и был отчий дом в Санкт-Петербурге. Но все это казалось ему давно прочитанной и почти забытой книгой. Это была книга о той давней патриархальной жизни с ее семейными вечерними чаепитиями, с горячечными спорами до рассвета, ни много ни мало, о судьбах России, с чопорными посещениями Дворянского собрания, куда их, молодежь, родители приводили для знакомства со своими сверстниками и сверстницами.

Иногда он пытался вызвать в памяти свою Софью и не мог. Она возникала в его памяти некоей абстракцией — ни одной конкретной черты лица: ни манеры говорить, смеяться, сердиться — ничего. Все забылось.

Всю прежнюю жизнь вытеснили гнилые окопные дни и ночи Первой мировой, затем сумасшедшие годы Гражданской с ее походами, боями, психическими атаками, ранениями, госпиталями. Всего этого было так много, и все это было таким кровавым, что совершенно оттеснило в самые дальние уголки памяти воспоминания о вялотекущей беззаботной мирной жизни.

К своему игрушечному домику на окраине Константинополя, в полусотне саженей от залива Золотой Рог он быстро привык. Привык к звероподобному бородатому янычару Мустафе, оказавшемуся на редкость добрым и сердечным человеком. Привык к «другой» Нине: совсем недавно она была резким, смелым и решительным сорванцом, «юнкером», и вдруг — такая перемена. После рождения дочки она превратилась в мягкое, доброе, заботливое и кокетливое существо, способное сутками без сна просиживать у колыбели. И при этом она еще успевала приготовить обед, постирать, убраться в жилище. Но Слащёв заметил также, что она сильно похудела, осунулась, ночные бдения явно изматывали ее. И неожиданно для себя самого он стал ночами вставать на первый же писк дочери, чтобы ее перепеленать и тем самым дать Нине возможность еще хоть лишний час-другой поспать.

Такая жизнь ему даже начинала нравиться, если бы не две заботы, которые все больше изматывали его душу.

Первая забота, это каждодневные поиски денег. Они были нужны не столько ему, сколько Нине и Маруське. Он мог бы прожить и на пять лир в день — сумма копеечная. На кусок хлеба хватило бы, и ладно. Но Нина и Маруся ежедневно нуждались в хорошем питании. Благодаря ему в груди у Нины появилось молоко. Кроме того, деньги были нужны на пеленки, распашонки, соски, игрушки и на десятки других различных мелочей и немелочей, необходимость в которых возникает каждодневно.