Чужая луна - [49]

Врангель давно и хорошо знал Барбовича, его конный корпус сплошь состоял из таких же, как и он, вольнолюбивых и независимых казаков, и его корпус до какой-то степени напоминал махновское войско. Его конники не очень охотно подчинялись командирам. Его же уважали за то, что, прежде чем отдать приказ, он несколькими словами не без крепкого слова объяснял его смысл и задачу. Степенные и домовитые мужики, которые составляли костяк корпуса, считали такое с ними обращение Барбовича как уважительное, едва не братское, а его приказы воспринимали как просьбы, которые нельзя было не исполнить.

«Может, оно и лучше, что Барбович будет находиться на отшибе. Во всяком случае, дух высокомерия и неподчинения командирам не коснется остальных подразделений корпуса», — подумал Врангель и взял у Кутепова разграфленные листочки, высмотрел на схеме квадрат больше других.

— А здесь что вы намечаете? — спросил он.

— Мечтаю, чтобы в каждом полку, как и прежде у нас, было офицерское собрание. Ну, чтоб офицеры могли собраться, поговорить о насущном, выпить чаю.

— Но, судя по схеме, тут намечается уж очень большая палатка?

— Это будет скорее офицерский клуб, к двум палаткам еще третью пристроим — будет что-то вроде сцены. Собрание ли провести, концерт ли устроить.

— Мысли похвальные, но… — Врангель нахмурился и укоризненно продолжил: — Но у меня складывается такое ощущение, что вы настраиваетесь расположиться здесь на годы. Я же рассчитываю, что едва в Таврии повернет на весну, мы с новыми силами выступим. Или у вас изменились планы?

— Планы у нас, ваше превосходительство, такие же, как и у вас. Но вы сами сказали: «С новыми силами». Откуда же они возьмутся, эти новые силы, если мы всю зиму переколотимся здесь по-собачьи в холоде и голоде? Поэтому и хочу наладить здесь нормальную человеческую жизнь.

— Но захочется ли вам от такой жизни снова возвращаться к войне, крови, смертям? — спросил Врангель. — По себе знаю, не одну войну прошел: каждый раз, как на эшафот. Подталкивает только честь и долг.

— Никто из нас не лишен этих качеств. И вы это знаете.

— Я не о вас. Я о солдатах, казаках.

— Выступят, Петр Николаевич! Домой потянет!

Снова вернулись в порт. Врангель пригласил Кутепова и Витковского к себе на «Лукулл» отобедать.

Стол в салон вагоне к их приходу уже был сервирован на пять персон. Так Врангелем было заведено издавна: старший адъютант обедал вместе с ним и сидел рядом, по правую от него руку. Котляревского Врангель усадил слева от себя. Кутепов и Витковский уселись напротив.

Обедая, перебрасывались незначительными репликами о виденном сегодня. Говорить о вещах серьезных, решать какие-то дела было не принято. Врангель поинтересовался, как провел время его отсутствия Котляревский? Он ответил, что совершил экскурсию по городу. Врангель похвалил Кутепова и Витковского за проделанную ими работу, хорошо отозвался о плане строительства полевого лагеря, а также о заботе о беженцах.

— А знаете, Петр Николаевич, как солдаты прозвали Галлиполи? Голое поле. Может быть, по созвучию. Да и фактически: город разбит, раздавлен, на половину уничтожен, — сказал Кутепов.

— Интересно все же, сколько ему лет? — спросил Врангель.

Кутепов и Витковский промолчали.

Врангель обернулся к Котляревскому:

— Помнится, Николай Михайлович, вы что-то мне о нем говорили?

— Точную дату я вам сказать не могу, но сам полуостров был известен еще до Рожества Христова, и в летописях упоминается как Херсонес Фракийский, — охотно отозвался Котляревский. — И сам город, полагаю, возник в те же времена. Так что его улицы помнят армию персидского царя Ксеркса и фаланги Александра Македонского, орды галлов и крестоносцев Фридриха Барбароссы… Тысячелетний город.

— Но вы ведь видели, Николай Михайлович, что с ним сделали наши союзники всего лишь пять лет назад. А вы говорите: «орды галлов»! — сказал Врангель.

После обеда вышли на палубу. Дождик прекратился и словно сдвинулся тюлевый занавес, открыв панораму города. Если по нему не ходить и не видеть его катастрофических разрушений, издали он, с его мечетями, караван-сараями и домами, тесно жмущимися один к другому, словно спасая друг друга от беды, смотрится вполне привлекательно.

— Гал-ли-поли! — медленно, словно пытаясь ощутить слово на вкус, произнес Котляревский и после долгого молчания добавил: — Круг замкнулся!

— Вы о чем, Николай Михайлович? — спросил Врангель.

— Трехсотлетняя борьба за Константинополь и, главным образом, за проливы завершилась для России печальным фарсом, — задумчиво ответил Котляревский.

— Если можно, расшифруйте. В гимназиях историю изучали, да мало что в голове осталось. А походили возле этих стен — и так захотелось хоть что-то узнать.

— В этом вся наша беда, что мы не любопытны. Довольствуемся малостью.

— А от кого узнаешь больше? — ответил на упрек Котляревского Врангель. — От таких же, как и я. Так они и знают столько же.

— Из книг.

— Книги — в библиотеках, а мы — в походе. Может, все же просветите немного нас, темных? — попросил Врангель.

— Я вот сказал: круг замкнулся. И это так. Шесть веков славяне, а позже Россия жила призрачной идеей о константинопольском престолонаследии. Впрочем, это только малая толика правды. И славян и Россию в большей степени грела мечта о проливах. Ради них на протяжении веков мы приносили бесчисленные жертвы, которые привели Россию, в конечном счете, к экономическому развалу и революции.