Чужая луна - [157]

Знать бы, надолго ли появился он здесь? Может исчезнуть в один из ближайших дней — и все! И не утолит он жажду мести, которая все еще клокочет в его сердце. Но это ладно. Местью можно было бы и поступиться. Время лечит — забудется. Но деньги! Они нужны были вчера и нужны будут завтра. Пока они лежат в почти неохраняемом банке в искалеченных сейфах. Еще вчера их, эти сейфы, можно было просто вывезти за город, и там, не торопясь, под пение соловьев, вскрыть. Сегодня это уже не удастся. Сегодня их охраняет не один лишь управляющий, но и еще двое чекистов. Надо думать, что они оба чекисты. А уж что один из них комиссар — это точно. Но и эта преграда преодолима, если хорошо продумать

И десять тысяч долларов, которые когда-то пообещал Уваров за живого или мертвого комиссара. Это было давно. Но Уваров ни разу не сказал ему, что обстоятельства изменились, и тот их уговор потерял силу. Ну, а не заплатит Уваров, такую птицу, как комиссар, купит Врангель. За живого он, конечно, не поскупится.

Вот ведь какие чудеса случаются в жизни. Все собралось в один клубок: почти неохраняемый банк, сейфы с приличными ценностями, комиссар, который сам по себе стоит кучу денег, и, вполне возможно, Уваров за него рассчитается. У них, у богатых, честное слово еще в цене.

Теперь остается только решить нелегкую задачу: как одним приемом распутать этот клубок! Легко это не получится. Тут надо высушить все свои мозги и придумать что-то похитрее.

Жихарев ворочался на своей постели. Сон его не брал. Говорят: утро вечера мудренее. Но где оно, это утро? Ночь тянется бесконечно.

Глава девятая

Два дня Слащёв в одиночестве сидел в беседке, смотрел на залив, где шла своя напряженная жизнь. Одни корабли тихонько его покидали, иные, потрепанные океанскими штормами, входили в него.

Флаги, флаги. Десятки разных. Но больше всего турецких и французских. Много и других: американских, английских, японских, австралийских. Были и такие флаги, которых он прежде никогда не видел, и не мог определить, чей он. Весь огромный земной шар представляли они. Каждый флаг — это кусочек земли, большой или маленький. И на каждом из них живут люди, где-то их больше, где-то совсем мало. И только ему одному нигде нет места: жил, воевал отвоевывал себе хоть маленький клочок земной тверди — и нечего не получилось. Впору объявлять себя банкротом.

Сейчас еще хоть как-то теплится здесь российская жизнь. Можно сходить на базар, встретиться с кем-то из своих однополчан, узнать свежие новости, порадоваться или огорчиться.

А когда уйдет отсюда армия, здесь останутся только такие же обездоленные, как и он. К кому пойдешь? С кем поделишься своими печалями?

Вот и этот, Павел Андреевич, очень уж мягко он стелет. А что у него в голове, не заглянешь. С добром к нему приехал или черное вынашивает? И посоветоваться не с кем. Все, что эти боевые-отставные скажут, он наперед знает: не верь, обманут, кому ты там нужен, у них там теперь своя жизнь, они создают новую страну, такую, какой никогда не было.

Что такой еще не было, это точно. А вот какой она будет, никто не знает. И даже те, кто ее строят.

Здесь ему скоро делать будет нечего. Можно бы и поверить этому Павлу Андреевичу, рискнуть. Тогда, в Корсунском монастыре этот комполка тоже на кон свою жизнь поставил, не струсил. Это чего-то стоит.

Ну, а если что-то случится? Если не сумеет он забрать к себе Нину и Марусю? Что будет тогда с ними? Мысли о них все больше угнетали его.

Был бы он один, какое бы решение ни принял, было бы верным. Но были они, те, за которых он нес ответственность. Прежде всего надо решить их судьбу, а уже затем он легко решит свою.

Но что предпринять? Что? Казалось, положение безвыходное. Но постепенно одна мысль, которая нет-нет, и прежде возникала в его голове, стала обретать какую-то ясность. Постепенно она крепла. И уже спустя совсем короткое время он понял, что должен поступить именно так.

Во всяком случае, он сейчас был убежден, что это единственный поступок, о котором он не пожалеет даже в том случае, если его жизнь даст крен в худшую сторону.

Он решительно встал и пошел к себе. Оделся, вышел из домика.

— Генерал куда-то уходит? — спросил Мустафа. — Что сказать вашей жене?

— Скажи, что генерал ее по-прежнему любит. Маруську тоже.

— Это будет ей приятно услышать. Но она захочет узнать, куда вы пошли?

— Генерал еще сам не знает, куда понесут его ноги, — уклонился от прямого ответа Слащёв. Он с юных лет верил в то, что если какая-то мысль овладела им, мозг ее не отбросил, значит, надо приступать к ее осуществлению. Во всяком случае, так он поступал все последние годы, и военное счастье не обходило его стороной.

Миновав прибрежные улицы Галаты, Слащёв уселся в фуникулер, еще не до конца зная, что предпримет. Вернее, он не знал, как к этому подступиться, с чего начинать.

Мелькали за окном вагона скромные серые дома, потом вагон долго мчался в темноте туннеля, и на свет он выскочил в совсем другом мире: это был район Пера. Время от времени он замечал на отдельных домах флаги. На эти флаги он насмотрелся там, в заливе Золотой Рог. И здесь они тоже! Их вывесили посольства на своих домах.