Чужая кровь - [17]

Совет исходил от бывшего гранатометчика, а теперь пулеметчика Темирхана Бадавиева, четыре месяца тому назад вернувшегося из Сирии. Темирхан рассказал, как они воевали сначала в Ираке, а потом в Сирии. Сам он был моджахедом в рядах Джабхат-ан-Нусры и воевал в последнее время в пригороде Дамаска, участвуя в штурме городских кварталов.

Их джамаат состоял наполовину из сирийцев. И когда правительственные силы окружили джамаат, их эмир приказал сирийцам сбрить бороды и уйти, раствориться среди жителей Дамаска с тем, чтобы снова собраться по команде, которая должна будет передаваться от одного к другому. А остальных иностранцев — жителей Кавказа, турок, афганцев — эмир сам повел на прорыв. Они прорвались, треть состава потеряли, но вышли из окружения. А в Дамаске сохранились большие силы, которые в нужный момент готовы снова отпустить бороды и взять в руки оружие.

Вообще-то это был даже не совет, а простой рассказ о том, как Темирхан снова оказался в родных горах, хотя уехал оттуда с твердым желанием победить и только после этого вернуться вместе с большими силами, чтобы и на Кавказе установить свой порядок. Так было раньше, когда горцы продавали своих старших сыновей в мамлюки, не имея средств на то, чтобы самим их вырастить. А потом, когда мамлюки захватили в Египте власть, они пришли на Кавказ и принесли туда ислам.

Но сейчас вернуться пришлось раньше, и без помощников. Более того, вернуться пришлось ранеными, измученными, но окрыленными страстным и неукротимым желанием отомстить. Отомстить в первую очередь русским, которые вмешались там, в Сирии, когда судьба Дамаска казалась уже предрешенной. Вмешались — и все перевернули на свой лад.

Эмир Омахан это все выслушал и воспринял на свой счет. Его джамаат тоже обложили со всех сторон. Это было своего рода окружением. Если раньше, всего-то несколько лет назад, он выходил на «простор», нападал за один раз на два, три, а то и четыре населенных пункта, уничтожал там представителей власти, а потом спокойно, не слишком торопливо, с богатой добычей уходил назад, то сейчас едва успевал совершить одно нападение, как приходилось буквально бежать в горы. Причем иногда даже в горы дальние, совершенно не обжитые, преодолевая сразу несколько перевалов, чтобы запутать следы и не показать, где находится его базовый лагерь, в котором можно отсидеться долгое время, вплоть до следующей вылазки.

При этом Омахан был уверен, что имеет полное право указывать людям, как им жить. Просто на основе своего жизненного опыта, своих долгих страданий на «зонах». Он лучше других знает, как люди должны жить. Это же знали и его моджахеды.

Если раньше большая часть джамаата состояла из простых местных жителей, которым скучно сидеть дома без дела и без работы, которой на всех не хватало, то в последнее время эмир начал набирать себе людей, вернувшихся из Сирии, Ирака, Афганистана. Короче говоря, тех, кто успел повоевать и приобрел боевой опыт. На таких можно было положиться в бою, можно было быть уверенным, что они не побегут, оказавшись под обстрелом, как случалось с теми, кто раньше не воевал. К войне тоже должна быть привычка — это Омахан хорошо понимал. И должен быть у моджахедов боевой опыт, позволяющий им в сложных ситуациях принимать самостоятельно правильные решения. Не всегда же эмир находится рядом, чтобы подсказать, как поступать. Он просто физически не может всегда быть рядом со всеми хотя бы потому, что его действия всегда одинаковы — джамаат атакует каждое село, куда входит, всегда сразу со всех сторон по одной команде. Это значит, что разные группы находятся от него на разном расстоянии.

А в том, что он способен подсказать правильно, эмир Омахан не сомневался. Он всегда считал себя незаурядной личностью, достойной, несомненно, большего, чем он получил от жизни в реальности.

Когда-то были времена, когда эмир Омахан, тогда еще просто Омахан Исмаилов, мечтал стать вором «в законе». Мечтал «разруливать» сложные ситуации между крутыми парнями, которые обязаны его слушаться. Но этому мешало то, что в молодости он работал на строительном комбинате бетонщиком. Вор «в законе» никогда не должен был работать. У него не было нужды в трудовом стаже.

Но такое желание пришло к Омахану слишком поздно. И это был один из немногих моментов в его жизни, когда он смирился. Он редко смирялся, предпочитая добиваться своего всеми возможными средствами и методами, чаще всего при помощи силы. Наверное, с самого рождения, вернее, с того момента, как помнил себя, Омахан ощущал себя незаурядной личностью, которая всегда должна быть выше всех окружающих.

Понятно, что ни ростом или положением в обществе. Положение в обществе в том понимании, как его применяют в современном мире, Омахана никак не устраивало, потому что такое положение всегда было кому-то подконтрольно. Если не вышестоящим лицам, то прокуратуре или полиции.

Выросший в семье республиканского чиновника средней руки, Омахан много раз видел или слышал из разговоров отца с матерью, как на отца оказывается давление со стороны чиновников рангом выше. Уже тогда это унижало мальчика, уже тогда он решил, что даже главные чиновники будут бояться его. Он хотел управлять людьми. Причем управления хотел бесконтрольного, чтобы никто не посмел и не сумел возразить ему, если он будет принимать какое-то решение. При этом он обычно считал, что принимает всегда правильные и справедливые решения.