Чужая боль - [7]

— Видать, кто-то пожаловался, написал, его и прислали разобраться! — предположил Костя.

— Да я подосрал. Побрехался за урезанную зарплату, мне пригрозили штрафным изолятором на целый месяц. Ну, я вякнул, мол, поглядим, кто там канать будет. И наклепал послание. Отправил, понятное дело, не через спецчасть. А через десяток дней внезапная проверка приехала. Ох, и воткнули гадам, по самые уши отодрали. Шестерых уволили, — хохотал «бугор».

— Надо было их к нам, в барак!

— Я б всех тогда в «параше» утопил. Но после жалобы унитазы поставили. И раковины, полотенца выдали и новые одеяла. Без единой дырки. Мы поначалу глазам не верили.

— У нас тут бомжа привезли. Его, придурка, за воровство осудили. Он у самого мэра города всю картоху на участке стыздил. До единой выкопал и унес к своим на свалку. Тот мэр приехал урожай убирать, а там хрен ночевал. Все подчистую убрано. Ну, мужик не огорчился, а баба белугой взвыла. Все лето полола и окучивала. Но для кого? Впаяли бомжу три года. Баба мэра настояла. Ей не картохи, своих трудов стало жаль. Вот и влетел мужик, как катях в лужу. Вкалывать не умел, только жрать. А хамовка хоть и хреновая, все ж лучше, чем на помойке. И спал под крышей, на шконке, не на земле, укрывшись небом, — вспомнил Леня.

— А помнишь, как его отмывали? — расхохотались мужики.

— То верно! Сверху вши текли рекой, снизу мандавошки. Он, падла, чего только ни приволок на себе. Охрана рядом с ним стоять брезговала, держалась подальше.

— Ихние сторожевые псы на бомжа рычали за грязь. Три дня его отмывали и отпаривали. За один день не получилось. Он насквозь завшивел, засранец.

— Да уж и вонял козел классно, против него хорек ароматизатор. От того Егора мужики с верхних шконок на пол средь ночи падали. А блевали как, до одури. Аж глаза на лоб лезли. Ну, отмудо- хали отморозка, выкинули в тамбур. Так охрана вернула. Им невмоготу сделалось. Мы и пригрозили придурку опетушить хором. Так не поверил, что к его жопе найдется желающий прикоснуться. Выходит, не совсем дурак. Так и вякнул:

— Я не только пердеть горазд, но еще обо- срать смогу любого кто подойдет. От пояса до самых ботинок. Год не отмоетесь ничем. Вокруг меня, даже на свалке, ни комары, ни мухи не летали. Неспроста моей защиты боялись. Дохли на лету…

— Так вот этот Егорка, чтоб его сторожевые псы отодрали, целых полгода очеловечивался. Все привыкал!

— К чему? — спросил Сашка.

— Ну уж не к жратве и шконке. Это для него подарком с неба было. Его, заразу, вкалывать заставляли. Лопата вместо кнута целыми днями его спину гладила. Бывало, чуть отвернись, Егорка уже сидит или на земле валяется. Измучились с ним вконец. Только через полгода вкалывать стал. А когда получил постельное белье, так обрадовался и брякнул:

— А я тут насовсем останусь. Чего я на воле не видал? Тут все готовое. И одежка, и кормежка, ни о чем самому не надо думать. Если меня отсюда выпрут на волю, я прямиком на огород к губернатору. Меня тут же воротят. Глядишь, долго не стану маяться. Здесь я к культуре уже приучен. Чистое исподнее имею. Где его на воле возьму? Тут же рай!

— Когда его спросили, как в бомжах оказался, Егорка так и ответил, что вырос на свалке и иной жизни не знал. Не видел ни отца, ни мать. Под утро нашли бомжи мальчишку. Что-то запищало в мусоре. Взялись откапывать и выволокли на свет голожопого мальца. Он уже задыхался. Бомжи мальчишку выходили и вырастили. Стали его большой семьей, друзьями. Таких как он на свалке много. И с каждым днем все больше становится.

— Озверели люди. Звери своих малышей не бросают. Хотя у них, как говорят, только инстинкты, любви не знают, — вставил Юрий.

— Пусть бы меня медведица высрала. Может легче жилось бы! — сказал Василий.

— Где же теперь тот бомж? — спросил Сашка.

— Да кто его знает.

— Слыхал от бабкарей, в деревне пристроили. Дали избу, работу, вроде прижился отморозок. А кому охота за него получать? Ведь тому Егору терять нечего. А что как и впрямь возникнет на участке губернатора и обчистит, поможет, как мэру справиться с урожаем! Ведь первым делом за это начальство зоны отдерут. А каждому свою задницу жалко. Вот и выпихнули Егорку подальше от города. Пусть там прикипится.

— Пока о нем не слыхать. Жив иль умер, кто знает. За вольных кто тревожится? Кому они нужны? За нас хоть отвечают. А выйдем, тут же забудут. На свободе тоже не все нужны. Коль за жизнь не держишься и никому в ней не нужен, пропадешь мигом, — согласился Иваныч.

— Сашка, тебе с месяц ждать результат. Обдумай, куда податься, как жить станешь дальше. Про завтрашний день уже нынче беспокойся. Ты ж не со свалки, в семье родился, — напомнил Иваныч.

— Телом, да! У родителей жил. А душа на свалке канала. В своей семье хуже, чем у чужих жилось. Меня ни во дворе, ни на улице столько не обижали как дома. Бывало, прибегу, хвать из вазы яблоко или персик. А мне, как плевок:

— Свинья! Иди хоть лапы помой!

— И по рукам! Да так, что уже ничего не хотелось. Ложил фруктину на место и с воем обратно во двор. Подальше от стерильной интеллигенции обосравшей душу, — вспомнил Сашка хриплым от обиды голосом.

— А меня за хлеб колотили. Отломлю краюху и если не успею выскочить, то мать тут же за ухо схватит. Зачем буханку испаскудил? Почему не отрезал ножом как человек? И в угол мордой зашвырнет, продержит до самой ночи. А когда я вырос, все удивлялась, почему мамой не зову, почему груб и холоден с нею. А каким мне надо было стать после всего? — подал голос с соседней шконки пожилой, седой зэк.