Чужая боль - [25]

— Да ну их ко всем чертям! Как сами со скотниками на ферме шалят, им никто не указывает!

— Да брось, они все старые!

— Ага, старые! Каждая с молодыми грехами!

— Сашок! А Иван Антонович шею нам не на-мылит за то, что час не доработали?

— За это я отвечаю…

— Он давно хочет избавиться от нас.

— Не знаю, как в других местах, но на дороге отменно справляетесь. Не знаю, как дальше пойдет, но сегодня без единого замечания управлялись.

— Саш, ну, коли рабочий день закончился, давай по рюмашке раздавим. Оно и за знакомство не вредно принять. Уж такой у нас обычай, всякое событие отмечать. Ты не суетись. У нас все с собой, — сели к столу.

— Девчата, застолье не получится.

— Почему? Рабочий день закончился. Имеем право! Сам говорил.

— Он брезгует с нами пить!

— Выделывается!

— Мы для него быдло деревенское.

— Девчата, я вообще не пью, ни по какой погоде и ни с кем. Нельзя мне! Слово дал в рот не брать!

— А этот случай исключительный!

— Нет! Не получится!

— Да ты что? Не мужик? Мы по рюмке!

— И глотка не могу! Или вам охота получить неприятность и меня опозорить? Иван Антонович увидит, всех одним коленом выкинет из хозяйства. Уберите бутылку со стола.

— Так что? Всухую станем ужинать?

— Придется привыкать. Я выпивших баб н уважаю!

— А как в деревне собираешься жить?

— Да как и все.

— Послушай, Сашок, ты из моралистов? Но ведь мы устали не хуже лошадей. Целый день грузили гравий. Потом разгружали, равняли, пресовали, промокли на дожде. Не каждый мужик бы выдержал такую нагрузку. Глянь, руки бутылку не держат, а ты мозги клизьмируешь. Не любишь пьяных баб! Мы к тебе как к другу пришли. А ты выделываешься.

— Я слово дал. И нарушать не стану. Так во всем. Не обижайтесь, девчата. Тут свой принцип. Сам не терплю брехунов. А и вы обещали завязать с буханьем. На вас, трезвых, смотреть приятно. Ну, неужель не можете без бутылки обойтись?

— Мы можем, но это неуважение к себе и к хозяину. Так нельзя. Надо традицию соблюдать.

— Какая традиция? Давайте без нее обойдемся. Зачем настроение портить, — увидел в дверях Ивана Антоновича:

— Вот как хорошо, все сразу здесь. Ну, что девчата! Дорога в двух местах сдала. Поплыла и вспучилась. Придется переделать, поспешили, не утрамбовали как надо. Или гальки мало положили, вот и не удержался шлак. Смыло его в канаву. Обидно до чертей. Небольшие участки, но смотрятся плешинами.

— Иван Антонович! Пахали, как ломовые кони. Ни руки, ни ноги до сих пор не держат.

— Они ни при чем. Я вбивал гальку и шлак. Выходит где-то просмотрел. Завтра исправлю. К девчатам нет никаких претензий. Работали без отдыха и перекура. Даю слово, не все мужики выдержали бы эту нагрузку. Они — женщины. Я удивлялся их выносливости, — сказал Сашка.

— Это хорошо, что у наших баб закалка есть. Но не перехвали. И завтра промоины исправьте. А вообще получается неплохо. Дорога совсем иначе смотрится. И транспорт на себе прекрасно держит. Я по ней на грузовике проехал. Нормально, нигде, ничего.

— Рано! Ей улежаться надо.

— Завтра каток пришлю. Вот этот спрессует! И вам меньше мороки. Я его выпросил на пару дней в поселке. Вы только возить успевайте. Сам Мишка приедет. Уж этот укатает намертво. И асфальт не потребуется, враз под брусчатку нарисует!

Девчата попритихли. Глянули на Настю. Та стояла, отвернувшись к окну, и сделала вид, что не слышит разговор.

— А вы, девчонки, чего расселись? Помогли бы человеку полы помыть, ужин приготовить, рубашку простирнуть. Ведь не барыньки, а Санька холостой. Глядишь, какую-нибудь присмотрит, — подморгнул Антонович.

— Нет. Не приглядит!

— Почему?

— Он из непьющих!

— Отказался с вами выпить?

— Мы после ливня продрогли. Трясло, как собачат. Да и устали зверски. А он ни в какую. Не-ет, с таким кашу не сваришь! С ним средь лета замерзнешь.

— А ты его в темный угол зажми. Вот тог, поговори с ним. При всех он пока несвычный, подначивал Иван девчат. Те улыбались загадочно, пристально вглядывались в Сашку.

— Значит, договорились на завтра? — спросил Антонович уходя.

— Само собою, — ответил за всех Санька.

— Девки, а ведь завтра я не смогу прийти н работу. Год по бабке отметить надо. Матери по могу приготовиться. Иначе совестно будет перед людьми, — глянула на Сашку, — попросив тихо:

— Отпусти…

— Да иди, кто тебя держит, Настя?

— Это ж святое дело родительницу уважить,

— Иди! Мы за тебя втройне постараемся! обещали девки.

А утром, выехав на дорогу, рассказали Сашке по секрету:

— Не случайно баба отказалась. Не будь бабкиных поминок, что-нибудь другое придумала. Она не станет работать там, где Мишка, — говорила Катя, прижавшись плечом к Сашке.

— Почему?

— Ребенок от него!

— И что теперь?

— А он козел и отморозок. Мальца ни разу не навестил, — буркнула девка зло.

— Может еще помирятся, — сказал Сашка.

— Теперь уже нет. Он на другой женат. Примиренье не получится. Настя тоже не без гордости.

— А чего они не поженились, когда сын родился?

— Родители не захотели деревенскую. Из своих, поселковых выбрали, чтоб с высшим образованием, с именитой родней была. Вот и нашли, учительницу. Она моложе Мишки на целую десятку. Вся из себя. В маникюре, в педикюре, куда нашей простухе до нее. Растит пацана как все, сама. А училка никак не беременеет. Видать, фигуру бережет. Не хочет портить. А все равно страшная, как овечья смерть. На нее даже вечером через черные очки смотреть надо.