Чувство - [16]

Однако полупустая комната с красным роялем и фикусом манила меня по непонятным мне причинам. Хотя вру. Причины мне были вполне понятны. От этой комнаты исходила какая-то невидимая сила. Даже, эта комната была источником силы для всей остальной квартиры. В этом месте было просто приятно находиться.

Мне хотелось его фотографировать. Особенно этот рояль, который Эрик нежно называл "Луи".

Я быстро распаковал сумку со всей аппаратурой, которую, благо, нес я, а не Эрик.

Треножник. Фотоаппарат. Шторы прочь. Больше света. Больше света. Фокус. Рояль.

Луи. Нет, ну надо же было назвать рояль. Может мне тоже стоит назвать свой фотоаппарат? Джон, например? Или лучше Эрик?

Смеюсь.

Через объектив четко видно. Как будто я надеваю очки. На рояле – ни пылинки.

Паркет идеально начищен. Фикус ухожен. Все стоит под идеальными углами друг к другу. Как будто кто-то специально выстроил композицию для моей фотографии.

Щелк.

Замираю в тихом удовлетворении. Фотография, говорят, крадет часть души. О да. Да.

Я с этим согласен. Я в это верю. Потому что если у фотографии нет души – она ничто. Но фотография – во истину божественное изобретение. Для большинства, правда, фотография это не более чем носитель некой частички памяти. Но для меня фотография – это искусство, прежде всего. Способ, даже скорее инструмент, с помощью которого я могу показать другим ту красоту, которую вижу сам. Показать им то, что они навряд ли увидят сами.

Нажать на стартер после того как полчаса ты подбирал подходящий угол, настраивал резкость, четкость, выбирал фильтры и цвета, переставлял предметы – это не просто облегчение или удовлетворение. Это вечность в одной секунде. Это красота в вечности. Это смысл и цель существования.

Музыка давно умолкла. Но даже тишина этой квартиры была наполнена музыкой. Как будто я слышал забытые в воздухе ноты. И эта музыкальная тишина была солнечной, сухой, яркой и горячей, как кровь.

Незаметно в эту музыку вплелась трель дверного звонка. Как чертовски быстро летит время. Должно быть, это уже Лоренс.

Так и есть. Он безмолвно замирает, когда я открываю ему дверь. Я явно не тот, кого он ожидал увидеть.

Ну, извините. Я конечно не Паганини, но чем богаты, тем и рады.

Он так и не смог ничего сказать. Я пригласительным жестом шире распахнул дверь и подтолкнул его к входу.

– Доброе утро, Лоренс. -…доброе утро…

Вопросительный взгляд. Какой непередаваемый редкий цвет глаз – цвет сирени. Руки чешутся. Фотоаппарат. М. Сладость.

– Заходи. Я сейчас все тебе объясню.

У его родителей должно быть нет с ним никаких проблем. Лоренс послушно разулся и прошел за мной в зал, где стоял Луи, удивленно разглядывая ту хрупкую конструкцию и композицию предметов, которую я составил.

– Эрика вчера срочно вызвали в Бостон. Почти сразу, после того как ты ушел. Он не оставил твоего телефона – он как-то их все держит в голове! У него даже нет записной книжки! Я бы позвонил тебе. И еще… вчера Эрик не хотел тебя обидеть.

И он очень расстроился, что ему пришлось уехать, не поговорив с тобой. Но он предупредил, что ты придешь. Он хотел, чтобы ты играл на этом рояле. Чтобы ты играл Шопена.

Он смотрит на меня. Так, как будто бы я его только что ударил.

– Извини, – зачем-то говорю я. Отворачиваюсь и прячусь за фотоаппаратом. -Ни я, ни он не хотели тебя обидеть.

Лоренс качает головой и отводит взгляд.

– Я поиграю… – он проскальзывает мимо меня к Луи с подозрением глядя на объектив. И тут я понимаю. Объектив направлен на рояль. А за роялем сидит Лоренс.

Сложить два плюс два легко, но далеко не всегда приходит в голову это сделать.

Он достает резинку, чтобы завязать непослушные шелковистые волосы.

– Не надо! – Господи, почему некоторые люди так бесстыдно прекрасны?! Хочется бесконечно смотреть в эти удивленные глаза. Хочется владеть этой красотой и не выпускать из рук, чтобы любоваться вечно. Я бы мог влюбиться, если бы для этого нужна была только красота!

– Почему?

– Можно я тебя сфотографирую? Пока ты играешь? С распущенными волосами тебе очень идет.

Он смотрит слегка испуганно и смущенно. Потом кивает.

– Мне все равно.

Я поспешно заглядываю в калейдоскоп объектива. Его пальцы ложатся на клавиши.

Чем-то мы похожи в этот момент.

Мои пальцы вздрагивают. Шопен. Я уже выучил это имя. Лоренс начал с того места, где оборвал мелодию вчера. Я отхожу от фотоаппарата, достаю сигареты и выхожу на балкон. Балкон нависает прямо над перекрестком.

Весна. Теплый ветер. Машины. Лужи.

Ветер врывается в зал за моей спиной и танцует с занавеской под Шопена. Курю. Я не знаю почему, но мне вдруг стало страшно.

Этот мальчик, Лоренс, слишком красивый и хрупкий, чтобы выжить в нынешнем мире.

Слишком нежный. Прямо как Эрик. Им следовало бы жить века два назад, когда боль и сила еще не стали культом. Так мне показалось еще вчера. Но сейчас… я почувствовал в Лоренсе силу. Или это была сила Луи? Я не знаю.

Мне жаль, что наши дороги с ним разойдутся навсегда через две недели. Я надеюсь, есть тот, кто будет его беречь и защищать.

Жестокий мир. Ничего не поделать. Боль закаляет. Боль делает сильным. Но кажется вот здесь, передо мной в этом юноше воплотилась истинная сила. Истинная сила невинности, чистоты и высшего понимания. Хотя эта сила, кажется, была разбужена вчерашней болью.