Чувашские народные сказки - [8]

Утром девушка-гусыня поднялась ни свет ни заря, корову подоила, ключевой воды принесла, в хате прибралась и печь затопила. Да так у неё всё споро, хорошо вышло — любо-дорого посмотреть. И так день за днём неделя миновала. Старуха рада-радёхонька помощнице, и старик, глядя на девицу, не нарадуется, а об Иване и говорить нечего: глаз с девицы-красавицы не спускает. И она, как взглянет на парня, зардеется, будто маков цвет.

Долго откладывать не стали, высватали гостью за Ивана, сыграли свадьбу. И зажили молодые в любви и согласии.

Через год родился у Ивана с Альдюк сын. Старик со старухой не нарадуются внуку.

— Всем сноха хороша, — говорит старику старуха, — одного в толк не возьму: чего ради она хранит гусиные крылья?

И как-то раз поутру, когда Альдюк корову доила, сожгла старуха гусиные крылья. Прибежала невестка в избу:

— Ой, что ж ты, матушка, сделала! Сожгла мои крылья, а ведь совсем уж не долго оставалось ждать, покуда волшебный заговор свою силу потеряет! Как мне теперь быть, как беду изжить?

И с тех пор будто подменили молодушку. Пригорюнилась, затуманилась. Всё у Альдюк из рук валится.

На другое утро пошла она по воду, а в ту пору летит над деревней гусиная стая. Кричат ей гуси:

— Альдюк наша пригожая, велено тебе с нами лететь!

— Как мне лететь? Ведь на берёзовых углях сожгли мои крылья гусиные!

Сбросили гуси ей по пёрышку. Воротилась Альдюк домой, а свекровь спрашивает:

— Что так долго ходила?

— У колодца много народу было.

На другое утро опять пошла она по воду. Летит другая стая гусей:

— Альдюк наша пригожая, велено тебе лететь с нами!

— Полетела бы с вами, да ведь на берёзовых углях сожгли мои гусиные крылья!

Сбросили ей гуси по пёрышку. Принесла она воду. Свекровь спрашивает:

— Что долго ходила?

— Народу было у колодца много.

На третий день пошла по воду. Летит третья стая гусей, кричат ей гуси:

— Альдюк наша пригожая, полетим снами!

— Полетела бы с вами, да на берёзовых углях сожгли мои крылья гусиные.

Сбросили ей гуси по пёрышку. И набралось перьев на гусиные крылья.

Оглянулась Альдюк на свою избу, горько заплакала, взмахнула крыльями и полетела за гусиной стаей. Долго свекровь дожидалась невестки. Побежала к колодцу, а там только вёдра да коромысло валяются.

Тужит Иван, убивается, печалятся старики, и ребёнок слезами заливается, мать кличет.

Много ли, мало ли прошло времени, как-то утренней порой прилетела гусыня, села на крышу, услышала, как плачет в избе ребёнок, и запричитала:

Глазоньки твои, милый, не слезились бы,

Слёзоньки мои горючие не лились бы!

Вышла старуха:

— Кышш, кышш! Нашему маленькому покоя не даёшь! Отлетела гусыня недалеко, но как только старуха ушла, опять опустилась на крышу и запела, запричитала:

Глазоньки твои, милый, не слезились бы,

Слёзоньки мои горючие не лились бы!

Выбежал старик, заругался:

— Кышш, кышш! Что это повадилась летать к нам?

Снялась гусыня с крыши, через открытую дверь залетела в сени, а из сеней в избу. Сбросила гусиные перья, обернулась прежней красавицей и первым делом кинулась к зыбке, схватила сына, приласкала, приголубила. Потом обернулась к свекрови и проговорила:

— Вот и кончился сегодня срок волшебного заговора, и теперь никогда не понадобится мне обращаться в гусыню и никогда я больше не расстанусь с вами!

Старуха поскорее печь затопила, спалила гусиные крылья, и с тех пор Иван с Альдюк и с сыном да с родителями живут счастливо, никакой беды не знают.

СОЛДАТ ИВАН

Давным-давно это было. Прослужил Иван в солдатах двадцать пять лет, и отпустили его на все четыре стороны:

— Ступай куда хочешь.

Недолго солдат в дорогу собирался. Уложил в котомку хлеба краюшку, штоф водки, прихватил кисет с табаком и отправился в путь. «Пойду на родимую сторону, отца с матерью да братьев и сестёр повидаю», — думает.

Шёл он долго ли, коротко ли, дорожные припасы на исходе, а идти ещё долго надо. Сел на придорожный камень отдохнуть, пошарил в котомке, достал последний ломоть хлеба и только хотел закусить, как, откуда ни возьмись, появился перед ним стар-старичок:

— Подай, служивый, милостыньку!

«Сам-то как-нибудь обойдусь, — подумал солдат, — а старому, убогому, где взять?»

И отдал старику последний ломоть:

— Не взыщи, больше у меня ничего нету.

Поблагодарил старик Ивана, принялся за еду. А солдат поднялся, подтянул ремень потуже и пошёл дальше. Шёл, шёл и вспомнил: «Ведь в штофе водки ещё немного осталось, дай допью, авось про голод забуду». Достал из котомки посудину, а в ту самую минуту другой старик перед ним оказался:

— Ох, служба, болят мои старые кости! Угости водочкой, легче мне станет!

Подал ему солдат штоф:

— Пей, дедушка, на здоровье!

А сам стал путь продолжать. Дошёл до небольшой речки, присел на берегу и достал кисет. А табаку там осталось на одну цигарку.

В ту пору рядом с ним очутился третий старик:

— Угости табачком, добрый человек!

Отдал ему солдат остатки табаку, а сам поднялся и пошёл дальше. Версту ли, две прошёл — глядь, а все три старика идут навстречу.

— Не пожалел ты своих дорожных припасов, последнее нам отдал. Теперь видим: хороший ты человек, добрый. Пойдём, погостишь у нас денёк, отдохнёшь.

Привели старики Ивана в избу. Баню истопили. Намылся солдат, напарился. Накормили его всякими кушаньями и спать на пуховую перину уложили.