Чума в Бедрограде - [6]

Короче, существование и даже состав страшной и таинственной городской власти — это вроде бы и не тайна, но такая нетайна, о которой не полагается особо говорить.

Бедроградом управляла Бедроградская гэбня (кто-то же должен посылать Александров на расследование экологических катастроф), Столицей, как ни удивительно, Столичная; но вот что в Университете тоже есть свой собственный орган власти — и, кажется, даже с таким же высоким уровнем доступа — было неожиданно (не трепать, не трепать на каждом углу!).

Для чего нужна Университетская гэбня? Чем она управляет-то? Несложно догадаться, что Университетом, но зачем им тогда быть на одном уровне доступа с Бедроградской, и вообще — разве без этого нельзя прожить?

Спросить бы преподавателя с того зачёта — только кто это был, Бровь, разумеется, давно забыла за ненадобностью.

Но прожить, видимо, нельзя.

По крайней мере, Университетская гэбня явно существовала, потому что прямо сейчас она восседала на кафедре истории науки и техники и созерцала Бровь.

— Александр, очень приятно, — хором поздоровались Охрович и Краснокаменный, не вставая с дивана схватили её за руки (физиология этих двоих явно отличалась от человеческой, потому что Бровь очень тщательно проследила за тем, чтобы не стоять в зоне их досягаемости) и жеманно расцеловали. Не забывая при этом придерживать пальцы так, чтобы в случае попытки вырваться они как минимум вывихнулись.

— А я по-прежнему Бровь.

— А он по-прежнему Александр, — Охрович неодобрительно скривил губы, — ну просто как в семьдесят пятом.

— Что удивительно для человека его положения, — подхватил Краснокаменный.

— Стареет.

— Теряет хватку.

— Какого он нынче цвета?

Бровь краем уха слышала, что головам гэбни полагается синхронно двигаться, продолжать фразы друг друга и вообще быть типа одним целым — вроде как это способ воздействия на посетителя. Ну что ж, как минимум половина Университетской гэбни этому завету следовала. Ущерб, по крайней мере, Охрович и Краснокаменный наносили значительный.

— В регионе лица — телесного, подробнее не проверяла.

Эти двое не порицают панибратство в свой адрес.

Если они решат кого-то убить (а они решат), то исключительно беспричинно.

— О бессмысленное дитя! Глаза, волосы — вот что нас волнует!

— Кожа уже не модна в этом сезоне.

— Если только он не расширил свой арсенал маскировки.

— У него есть накладные усы?

— Мушка на щеке?

— Пчёлка на заднице?

— Деревянная нога?

— Может, он переоделся женщиной?

— Женщиной-Александром?

Максим (Аркадьевич) старательно испепелил Охровича и Краснокаменного своим претендующим на орлиность взором.

— Мы тоже хотим на свидание с Александром, — постановил Краснокаменный.

— Мы это заслужили.

Эти два человека, между прочим, вели историю Университета.

У первокурсников.

Правда, это компенсировалось тем, что они же вот уже семь лет заведовали университетским борделем. Собственно, они его и открыли.

Идеологическое решение, ничего личного.

Желающие поспорить могут обсудить это с Охровичем и Краснокаменным в частном порядке.

— Как известно, гэбни могут встречаться только четыре на четыре, — изрёк Максим (Аркадьевич).

Гэбни?

Но Александр —

— Всего лишь младший служащий!

— Двенадцатый уровень доступа!

— Мы имеем полное право вызвать его на ковёр.

— Дальше ковра юрисдикция Университета не распространяется.

— Если покрыть ковром всю площадь Всероссийского Соседства, мы станем непобедимы.

А самое страшное — прервать этот поток было невозможно, особенно с учётом того, что Охрович и Краснокаменный продолжали сжимать руки Брови.

Наверное, примерно так ощущает себя человек, который тонет и уже никак не может удержаться на поверхности, и вода неотвратимо смыкается над головой, и, когда последняя искра надежды начинает тлеть, вдруг выламывает ему пальцы.

Бровь панически поискала глазами спасения.

— Вашего Александра на самом деле зовут Гошкá, — спасательный круг прилетел от Лария Валерьевича, секретаря кафедры и четвёртого головы Университетской гэбни.

Знакомьтесь: Брованна Шухер, героиня шпионского романа, где даже есть самые настоящие вымышленные имена.

— Гошкá? А полное как?

— Это и есть полное. Обычное польское имя, ударение на второй слог. Его прадед переехал сюда из Польско-Итальянского Содружества, — Ларий Валерьевич поднялся из-за стола и отправился ставить чайник. — Так вот, Гошка Петюньевич — один из голов Бедроградской гэбни. Примечателен тем, что, прикидываясь младшим служащим, предпочитает сам выполнять работу, которую, по-хорошему, и полагалось бы выполнять младшему служащему. Вот, например, с вами пообщался.

Ах ты ж надо же ж!

Мало того, что Бровь якшается с Университетской гэбней, она теперь ещё и коньяк распивает с Бедроградской!

А эти крепче чая никогда ничего не предложат, хотя, известное дело, хранится на кафедре достаточное количество разнообразных жидкостей. Об этом, в принципе, знали все студенты, которым доводилось заглядывать дальше кафедрального конференц-зала, то есть учебной аудитории, то есть последнего приличного помещения. Дальше — там, где сейчас пребывала Бровь и прочие — начиналась преподавательская вотчина с уютными деревянными стенами, хранящими следы былых сражений. Например, там вверх ногами висела карта Афстралии, отмеченная жирным «нам сюда». Рядом с ней под потолком распластался манекен среднестатистического представителя Революционного Комитета, выполненный по всем канонам художественной условности (то есть опознаваемый в основном по меняющейся время от времени подписи и элементам костюма). Нынче он был Веней, за что получил симпатичный парик, ошейник, мундштук и лишился рубашки.