Чума в Бедрограде - [3]

— А он-то, небось, думает, что так о тебе заботится.

И он правда так заботится.

Александр — придурок блондинистый.

Бровь, конечно, соврала бы, если бы сказала, что темп жизнедеятельности Ройша её никогда не раздражал (то есть правда, зачем каждый день проверять боковой карман портфеля, если он там ничего не носит?), но это ведь мелочи.

— Говорю же — невыносимо! И ладно бы просто медленный был. Меня Галка, подруга одна отрядская, аж с июля в гости зовёт, в Хащину. Я только на прошлых выходных собралась. И что ты думаешь? «Сиди дома, пиши курсовую работу»! Алё, сентябрь на дворе, какой курсовик? — Бровь попыталась выразить бездну своего негодования рукой, но вышло бледно. — На днях вон будет десятилетний юбилей Первого Большого Переворота, торжество, отрядские дети рядами, из дальних концов страны люди съедутся. Полторы недели всего осталось, за полторы недели я точно ничего не допишу. И что, на юбилей тоже нет? А если мне к государственному духу приобщиться хочется? У меня, между прочим, есть вполне живой, здоровый и молодой папа — ему и то виднее, где мне сидеть, а где не сидеть, — слегка задохнувшись от накала страстей, Бровь сделала медитативную паузу. — Ну ладно юбилей Первого Большого, ладно Хащина — далеко, страшно, дикие земли, полтора часа на электричке, но сегодня же вообще до маразма дошло. Собираюсь, чтобы сюда поехать — в кафешке с приятелем посидеть. С тобой, в смысле. Уже обулась, снимаю ключи — и снова-здорово: сиди дома и далее по списку. Совсем рехнулся.

Александр покачал головой с сокрушённым самодовольством (как одно вообще может сочетаться с другим?):

— Ревнует?

Вроде блондинистый, а корни у волос тёмные. Если бы не это, был бы, в общем-то, довольно красивым типом.

Что не повод лезть целовать руки, тем более каждый раз.

— Куда там, Ройш не опускается до низменных человеческих чувств, — Бровь вздохнула, — а ведь я даже не могла ему сказать, куда и зачем на самом деле еду. Если бы он хоть на секунду заподозрил, что я пытаюсь ему помочь, водил бы меня с пар и на пары под конвоем. Ну да, я у него не только курсовик пишу, я у него практически живу, и сперва было даже приятно, что ему это так важно. Но может же у меня хоть какая-то личная свобода быть, хотя бы в черте Бедрограда? — И испустила ещё один вздох весом в пару килограммов. — Как будто я многого прошу.

Александр почти посерьёзнел, но тут же исправился, налив ещё коньяку.

— Тебе, кстати, всё ещё интересно, как у него что? В свете последних событий.

Должно ли ей быть интересно?

Наверное, нет, но на самом деле — жутко интересно.

Интересно, что расскажет Александр. В свете последних событий.

— Ну скажи уж кратенько, зря, что ли, с боем вырывалась.

— Кратенько так кратенько, — Александр снова улыбнулся, открыто и до неприличия располагающе (то есть, конечно, развязно и самодовольно), — если кратенько, то всё у него в порядке.

Бровь выпятила челюсть с максимальной суровостью.

— Какая жалость. А если чуть подлиннее?

— Если чуть подлиннее, то — смотри: то, что ты мне принесла, — фотоснимок печати и кода с письма оттуда. Ну, с самого верха.

— Прям самого-самого?

— Настолько самого, что такую печать не подделывают. От тех, кто повыше и моего начальства, и бедроградского. Им ведь, хоть они и повыше, кто угодно может запрос послать — и они, если полагается по уровню доступа, ответят. Ты у Ройша в портфеле, соответственно, ответ на запрос и накопала. И мне, конечно, не полагается знать, что означает код, но у меня есть знакомые. Мы проверили, какой у Ройша уровень доступа, это по коду понятно. Четырнадцатый. А проблемы в Университете у какого-то полуслужащего — это, значит, девятый. То есть Ройшу — ну и тебе — волноваться нечего, он тут ни при чём, раз у него уровень доступа простой истфаковский. Как у любого рядового преподавателя или студента.

И всё-таки, всё-таки Александр был довольно красивым типом. Широкое, открытое лицо, широкие, открытые жесты — в общем, не парень, а одна сплошная рубаха (форменная, младшего служащего). Только брови какие-то дурацкие, слишком идеальные, разлетающиеся к вискам эдакими крыльями — выщипанные, что ли?

И зачем только люди это с собой творят.

Этими самыми бровями он периодически делал газетно-журнальное движение, от которого благодарная публика должна была, по всей видимости, падать к его ногам. Причём, кажется, непроизвольно делал. Может, у него тик?

Бровь (Брованна Андроньевна Шухéр, а не выщипанная часть тела некоего младшего служащего) познакомилась с Александром ещё в мае. Вернее, он с ней познакомился. Представился старым знакомым Ройша из Столицы и поделился тревожной вестью: над одним из полуслужащих в Университете вьются мрачные тучи, и вот бы узнать, какой уровень доступа у Ройша, не является ли он полуслужащим и, соответственно, потенциальной жертвой гнева туч.

Итак, не является. Значит, знакомство с Александром подошло к концу. Только так, как в мае, всё равно уже не будет. В мае всё обстояло чинно, церемонно и убийственно трогательно: зайти к Ройшу пару раз в неделю на чай, поговорить об академическом, о погоде, об академической погоде, послушать радиопостановку — в общем, сплошные старческие забавы, полные непередаваемого очарования.