Чума в Бедрограде - [18]

— Выучи наизусть на всякий случай. Если всё сложится удачно для Университета, придётся повторять живьём перед лицами более высокого уровня доступа.

Как будто Бровь и так не выучила. В качестве домашнего чтения у неё есть семь или восемь черновиков, на порождение которых по внутреннему ощущению ушло двое-трое суток. А Курёхин всё стоит, а контрабанда всё ждёт.

— Сколько мы тут просидели? А то у вас же там корабль — с вашим и не вашим.

С некоторой долей вероятности её сейчас не убьют за напоминание.

Святотатыч хмыкнул.

— У меня там, — ткнул пальцем в потолок, — человек с корабля. И правда, давно сидим, пора возвращаться.

Ах да, Святотатыч-младший.

— Человек с корабля — это ваш сын?

Святотатыч выкатил на неё глаза, загоготал и помахал перед носом Брови узорчатым татуированным якорем на правой руке.

Тем самым, который тоже хуй.

Сын, видимо, названый.

О перипетии нелёгкой портовой жизни!

Перипетии нелёгкой портовой жизни снова вели наверх, в разрисованную комнату.

— Оригиналу записи место в Университете, в кафедральном сейфе. Порт — нейтральная территория, мы не можем просто каждый раз ездить сюда за всем, что нам понадобится.

…В разрисованную комнату с удручающе плохой звукоизоляцией, не скрывавшей раскатистого голоса Максима (Аркадьевича). Который, видимо, приехал за Бровью и прочими безжизненными телами.

И записью. Какой записью, Максим (Аркадьевич), разве все мы здесь сегодня не потому, что записи не сложилось?

Или он не о диктофоне Брови?

— Тут безопаснее, но дело твоё. Только по всем производственным вопросам — к Святотатычу. А я так, временно сошёл на берег.

— Сейчас не помешала бы любая помощь. Бюрократия более-менее схвачена, но рук всё равно не хватает. Хотя это, наверное, уже не по адресу.

Момент для беседы со Святотатычем-младшим Максим (Аркадьевич) выбрал не самый лучший, ибо картина, открывшаяся глазам Брови при входе в комнату, была воистину устрашающей.

Габриэль Евгеньевич по-прежнему лежал на койке, прикрытый плащом Максима (Аркадьевича) так, что даже неискушённому девятнадцатилетнему наблюдателю становилось очевидно отсутствие на нём любой другой одежды. На это также смутно намекал тот факт, что приснопамятная кружевная рубашка стоимостью в годовую стипендию небрежно свисала с пояса Святотатыча-младшего, который лишился тельняшки, зато обзавёлся сделанным из ясно чьего тонкого кожаного ремня ошейником. Вся прочая одежда заведующего кафедрой истории науки и техники, доктора исторических наук и просто уважаемого человека свисала с Димы. Так он эмпирически доказал, например, что из плаща получается неплохой тюрбан, брюки вполне можно повязать на шею как бант, а ботинки, эээ, прицепить шнурками к запястьям?

— Это вериги, — мутно пояснил Дима, — я турко-греческий царь в изгнании.

— Устыдись! Турция-Греция — демократическое государство, — похлопал его по плечу Святотатыч-младший, — так что ты либо древний турецкий царь, либо обычный древнегреческий пиздобол, то есть аристократ.

— Ложь, — Дима замахал веригами, — я молод, современен и хорош собой. Потому и в изгнании.

Судя по разбросанным по всему столу картам, в разрисованном притоне велась азартная игра на раздевание Габриэля Евгеньевича. Судя по количеству валяющихся по полу бутылок, успешно.

Достаточно успешно, чтобы счёт записывался на обороте служебной записки, а пробирка с продуктами разложения второй или третьей стадии служила в качестве пресс-папье и была трогательно наряжена чьим-то кольцом. Интересно, чьим? Точно не габриэль-евгеньевичевским, он бы никогда не стал носить нечто столь задрипанное, пусть и серебряное, пусть даже с чёрным треугольным камнем.

Хмуро подпиравший стену Максим (Аркадьевич) созерцал всё это без ожидаемой боли. Будучи апологетом неподражаемого стиля Университета, он, наверное, в глубине души чувствовал себя как дома. И, наверное, завидовал. Этим-то двум типам самое время подружиться на почве недавнего прибытия, надраться и горя не знать, а у Университета — то есть во многом лично у Максима (Аркадьевича) — Большая Политика.

Так оно всегда и бывает. Пока ничего (или почти ничего) не ведающие смертные раздевают завкафов и носят вериги, кому-то надо вершить судьбы мира. Кому-то надо говорить с Александрами и забывать включать диктофоны, чтобы потом подвергнуться смертельной опасности и расхохотаться ей в лицо.

И пусть это не будет опасность повторной дачи показаний.

— Господин Главнокомандующий, получите из рук в руки, — Святотатыч ткнул листы с сочинением на условно вольную тему в руки Брови, а её саму — в руки к Максиму (Аркадьевичу). — Что же касается оригинала записи, которую вы тут обсуждали на весь этаж, в Университет ей пока рановато. Всё равно никакого юридического веса она не имеет. И хранится, разумеется, не здесь. Ходить далеко.

— Оригинал записи может потребоваться в течение суток, — не забыв ободряюще улыбнуться Брови, Максим (Аркадьевич) снова нахмурился. — Я отвезу Бровь и Габриэля Евгеньевича по домам, к ночи вернусь на кафедру. Тогда и отправим запрос на расследование. А как работают лица более высокого уровня доступа, вы знаете — может понадобиться любая информация. Не хотелось бы ездить за ней в Порт. Вам же не меньше нашего дорого представление о Порте как о нейтральной территории, а что и где хранится, они легко узнают.