Чума на оба ваши дома - [65]

Майкл закрыл дверь и встал за плечом Бартоломью.

– Как он? – спросил монах.

Бартоломью снова склонился, чтобы послушать сердце Уилсона. Оно билось все так же сильно, но раны были ужасны. Огонь перекинулся на край мантии и быстро добрался до пояса, прежде чем Бартоломью успел загасить его. Ноги Уилсона превратились в массу бесформенной почерневшей плоти и сочащихся сукровицей волдырей, а пальцы до сих пор были горячими на ощупь. В довершение всего у Уилсона обнаружились огромные нарывы под мышками, на шее и в паху. Один из них лопнул, и по обожженным ногам сочилась струйка гноя вперемешку с кровью.

– Он будет жить? – спросил Майкл, старательно отводя глаза от ног мастера.

Бартоломью отошел в сторонку на случай, если Уилсон в сознании и может его услышать.

– Нет, – сказал он. – Он умрет до исхода ночи.

Майкл взглянул на неподвижное тело Уилсона.

– Зачем он жег счета колледжа? – спросил он.

– Доказательства платежей людям, которых ему не хотелось выдавать? – пробормотал Бартоломью, не задумываясь о смысле.

– Подобные платежи нигде не записывают, – ехидно заметил Майкл. – Их производят с отдельных счетов, записи о которых любой здравомыслящий мастер держит лишь у себя в голове. Эти счета, – добавил он, взмахивая стопкой обгорелых пергаментов в воздухе, отчего на пол посыпался пепел, – ерунда. Здесь только записи о денежных делах колледжа. Ничего такого, что стоило бы жечь!

Бартоломью пожал плечами и снова занялся пациентом. Он полагал, что Майкл рассчитывал найти какие-то документы, относящиеся к злосчастному университетскому заговору. Уилсон лежал тихо, и Бартоломью смочил ему губы несколькими каплями воды, оставшимися на донышке кувшина. Обожженные ноги умирающего он накрыл чистой тряпицей, но не видел смысла в болезненном лечении, когда жить тому все равно оставалось несколько часов. Если он придет в сознание, можно будет дать ему снадобье, которое притупит боль.

Поскольку Грей все еще разгонял любопытных школяров, в кладовку за снадобьем Бартоломью отправился сам. В последнее время ему нечасто приходилось прибегать к столь сильным средствам – у больных чумой они чаще всего вызывали рвоту. Все подобные лекарства он держал в запертом сундучке в укромном углу каморки, а ключ обыкновенно носил на поясе. Сейчас он снял его и нетерпеливо склонился к замочной скважине. Но ключ не подошел. Он развернул сундучок к свету и оторопел.

Замок был взломан. Кто-то полностью сорвал его. С тошнотворным ощущением страха Бартоломью открыл ларец и заглянул внутрь. Он вел очень тщательный письменный учет этих средств – с датами, временем и количеством израсходованного снадобья. Все было на месте, за одним пугающим исключением. Бартоломью потрясенно смотрел на почти опустевший флакончик, где раньше был концентрированный опиат. Неужели это им отравили Элфрита? Недостающего количества определенно хватило бы, чтобы убить.

Бартоломью, помертвев, склонился над сундучком. Неужели это никогда не кончится? Может, Уилсон под покровом ночи прокрался в каморку Бартоломью и украл яд, чтобы убить Элфрита? Если убийца – Уилсон, недолго же он ждал расплаты. Пораженный бессмысленностью происходящего, Мэттью переложил несколько уцелевших крупинок белого порошка в пустой флакончик, сделал пометку в специальной книжечке и вернулся к мастеру.

Он велел Грею найти другой сундучок, чтобы переложить в него снадобья, и присел на постель Уилсона. Майкл отправился за всем необходимым, чтобы соборовать умирающего.

Бартоломью смочил тряпицу водой и протер лицо Уилсона. Ему бросилось в глаза, что даже на смертном одре тот умудрился сохранить напыщенный вид. Бартоломью отогнал эти жестокие мысли и еще раз обтер лицо больного; к его изумлению, мастер открыл глаза.

– Лежите спокойно, мастер Уилсон, – сказал врач, стараясь не думать о том, что этот человек, возможно, убил Элфрита. – Попытайтесь уснуть.

– Скоро я усну навсегда, – последовал еле слышный ответ. – Не пытайся обмануть меня, лекарь. Я знаю, что мне осталось совсем недолго.

Бартоломью не стал спорить. Он смочил пересохшие губы умирающего и протянул руку к снадобью, которое могло принести облегчение. Белая рука Уилсона жалко заколыхалась.

– Нет! Мне не нужны ваши зелья! – проскрипел он. – Я должен кое-что рассказать.

– Брат Майкл скоро придет, – сказал Бартоломью, снова затыкая флакончик пробкой. – Вы исповедуетесь ему.

– Я не хочу говорить с ним, – сказал Уилсон. Голос его окреп. – То, что я хочу сказать, я скажу вам одному.

По спине у Бартоломью побежали мурашки, и он задался вопросом, не собирается ли мастер признаться в убийстве. Рука Уилсона снова дернулась и накрыла руку Бартоломью. Того охватило отвращение, но руки он не отнял.

– Это был я, – сказал Уилсон. – Это я дрался с вами в темноте той ночью, когда умер Август. Это я столкнул вас с лестницы.

Бартоломью выхватил руку.

– Значит, вы убили брата Пола! – воскликнул он. – Бедный брат Пол! Убить его, беззащитного, на тюфячке!

Уилсон скривился в жуткой гримасе, которую Бартоломью счел улыбкой.

– Нет! Вы ошибаетесь, лекарь. Вы всегда были не в ладах с логикой. Выслушайте меня и узнаете.