Чума на оба ваши дома - [63]

Все объяснения были бессмысленны: что тут скажешь? Бартоломью протиснулся мимо Майкла в коридор. Из комнаты напротив доносились приглушенные голоса троих студентов, которые там жили. Должно быть, один из них заболел и звал на помощь. Бартоломью заглянул в дверь и увидел, что больной корчится на своем соломенном тюфячке, а его соседи с опаской смотрят на него в дрожащем свете сальной свечи. Бартоломью пощупал лоб юноши и велел двум другим перенести его в спальню коммонеров.

Потом он спустился к себе и закрыл дверь. Руки у него до сих пор тряслись от испуга, который он пережил, когда Майкл выхватил у него записку. Надо ли удивляться всему этому, учитывая крайне странное поведение Майкла в вечер смерти Августа? Во время неприятного разговора с епископом выяснилось, что у Майкла нет никакого алиби. Может, это он заколол несчастного Пола и опоил коммонеров?

И что теперь делать? Рассказать Уилсону? Или канцлеру? Но что им сказать? У Бартоломью нет никаких доказательств, кроме записки, да и от той уже, без сомнения, осталась лишь горстка пепла.

Дверь медленно отворилась, и на пороге показался брат Майкл с потрескивающей свечой в руке; Бартоломью остолбенел. Огонек свечи отбрасывал по стенам мятущиеся тени, и монах в своих просторных одеждах казался еще больше, чем обычно. Некоторое время он стоял на пороге молча. Бартоломью почувствовал, как под ложечкой у него начинает холодеть от страха.

Все так же безмолвно Майкл закрыл дверь и приблизился к Бартоломью. Тот стоял, сжав кулаки, и готовился отразить нападение. Бенедиктинец странно улыбнулся и коснулся руки Бартоломью холодными и влажными мягкими пальцами. Бартоломью шарахнулся; ему почудилось, что Майкл слышит, как в тишине комнаты колотится его сердце.

– Я же предостерегал тебя, Мэттью, – произнес Майкл шепотом, от которого по коже у Бартоломью побежали мурашки.

Он сглотнул. Не это ли предупреждение должен был передать ему кузнец? Или Майкл имел в виду слова, которые говорил ему на лестнице в ночь убийства Августа и во дворе на следующий день?

– Ты вмешался не в свое дело и тем самым подверг себя опасности, – продолжал Майкл все тем же леденящим тоном.

– И что ты собираешься делать?

Бартоломью удивился, как спокойно прозвучали его слова.

– А что я, по-твоему, должен делать?

Бартоломью не знал, как на это ответить. Он попытался подавить страх. Это ведь Майкл! Возможно, тучный монах грузнее и сильнее, зато Бартоломью проворнее и лучше тренирован, а поскольку ни один из них не вооружен, Бартоломью не сомневался, что сможет выскочить из окна раньше, чем Майкл успеет перехватить его. Он решил, что воинственная поза сыграет ему на руку.

– Во что ты ввязался? – осведомился он. – Что вы сделали с Филиппой?

– С Филиппой? – Сардоническое выражение лица бенедиктинца сменилось неподдельным изумлением. Однако он быстро овладел собой. – Тут, друг мой, я грешил лишь в моих мыслях. Вопрос в том, во что ввязался ты?

Они стояли друг против друга. Бартоломью, напряженный как струна, готов был оказать сопротивление при первом же враждебном движении Майкла.

Внезапно дверь распахнулась, и в комнату ворвался Грей сам не свой от волнения – это было видно даже в свете свечи.

– Доктор Бартоломью! Слава богу, вы здесь! И вы тоже, брат Майкл. Идемте скорее. В комнате мастера Уилсона что-то творится.

Он подскочил к окну и, ухватив наставника за рукав, потащил его к двери. Бартоломью с Майклом успели обменяться взглядами, в которых явственно читалось недоумение. Они бросились за студентом через двор, и брат Майкл немедленно начал тяжело отдуваться от напряжения.

– Ни слова больше, – вполголоса предупредил он Бартоломью. – Ты никому не скажешь, что прочитал в этой записке, а я никому не скажу, что ты прочитал ее. – Он остановился и вцепился в рубаху Бартоломью. – Даешь слово чести?

Бартоломью чувствовал, что голова у него вот-вот лопнет, столько вопросов разом в ней крутилось.

– Тебе известно что-нибудь о Филиппе? – спросил он.

Пухлое лицо Майкла сморщилось от досады на столь неуместный, по его мнению, вопрос.

– Я ничего не знаю ни о ней, ни о ее бездельнике братце, – сказал он. – Даешь слово?

– Я дам слово, если ты поклянешься, что ничего не знаешь об исчезновении Филиппы, а если услышишь что-нибудь – сколь бы незначительным это тебе ни казалось, сразу расскажешь мне.

К ним снова подскочил Грей.

– Давайте же! Скорее! – воскликнул он.

– Ой, ладно, клянусь, – раздраженно сказал Майкл. Бартоломью двинулся за студентом, но монах не пустил его. – Мы ведь друзья, – сказал он, – и я пытался оградить тебя от всего. Ты должен забыть то, что видел, иначе за твою жизнь, да и за мою тоже, никто не даст и ломаного гроша.

Бартоломью оттолкнул потную руку бенедиктинца.

– В какие игры ты играешь, Майкл? Если ты живешь в таком страхе, зачем вообще в этом участвуешь?

– Это тебя не касается, – прошипел тот. – А теперь клянись!

Бартоломью поднял руку в насмешливой пародии на присягу.

– Клянусь, о настырный монах! – саркастически произнес он.

Майкл явно разозлился.

– Видишь? По-твоему, это шуточки! Так вот, ты очень скоро узнаешь, с чем имеешь дело, если не поостережешься. Как и все остальные!