Чукотскіе разсказы - [82]

— Конечно! — сказалъ онъ самодовольно. — Такихъ людей не часто можно встрѣтить! — и онъ безцеремонно ткнулъ пальцемъ въ грудь своей огромной супруги.

Тылювія смущенно опустила глаза и сдѣлала движеніе, чтобы закрыть лицо руками. Подъ этой маской Горгоны скрывались застѣнчивость шестнадцатилѣтней дѣвочки. Я осторожно объяснилъ, что желаю предложить нѣсколько вопросовъ Тылювіи, чтобы лучше понять свойство ея превращенія.

— Спрашивай, — тотчасъ-же сказалъ Ятиргинъ. — Она будетъ отвѣчать.

Однако, Тылювія сидѣла въ упорномъ молчаніи, перебирая руками оторочку мѣховой одежды и отказываясь подарить меня хоть однимъ взглядомъ.

Дальнѣйшій разговоръ происходилъ въ довольно оригинальномъ порядкѣ. Я задавалъ вопросы, обращаясь къ Тылювіи, но великанша не хотѣла открыть рта и вмѣсто нея говорилъ Ятиргинъ, обнаружившій полную готовность дать объясненіе на самые щекотливые вопросы. Онъ разсказалъ мнѣ, что Тылювія родилась мальчикомъ въ семьѣ одного изъ оленныхъ кавралиновъ Энурмина, который, впрочемъ, снискивалъ значительную часть своего пропитанія морскими промыслами, подобно всѣмъ оленнымъ людямъ восточнаго пребрежья. До начала зрѣлости, Тылювія росла, какъ растутъ всѣ дѣти; но въ критическій періодъ перехода отъ дѣтства къ юношеству она заболѣла тяжелой и таинственной болѣзнью, отъ которой чуть не умерла. По обыкновенію чукотскихъ больныхъ она прибѣгла за помощью къ бубну и колотушкѣ и день за днемъ стала проводить въ пологу, не принимая ѣды и вызывая духовъ своимъ упорнымъ стукомъ. До тѣхъ поръ она никогда не имѣла вдохновенія и никогда не разговаривала съ духами, но теперь «внѣшнія силы» велѣли ей превратиться въ женщину, обѣщая этой цѣной даровать ей выздоровленіе. Тогда она переодѣлась изъ мужского платья въ женское, отказалась отъ мужской силы и ловкости, покинула копье и арканъ для иглы и аута[124] и стала женщиной.

— Развѣ у ней нѣтъ силы? позволилъ я себѣ усомниться въ виду могучихъ мышцъ великанши.

— Ничего нѣтъ! — увѣренно отвѣчалъ Ятиргинъ. — Ноги стали медленны, руки безсильны. А когда-то обгоняла всѣхъ парней на пѣшемъ бѣгу.

— А что трудно было научиться женской работѣ? — спросилъ я опять.

— Не надо было учиться! — послѣдовалъ многозначительный отвѣтъ. — Сразу все узнала. Внѣшнія силы дали знаніе.

На дальнѣйшіе разспросы Ятиргинъ съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ объяснилъ, что его супруга сохранила природу мужчины.

— Иныя дѣйствительно совсѣмъ становятся женщинами! — признавался онъ. — Не только душа, но и тѣло… Она къ сожалѣнію не дошла еще… Можетъ быть, потомъ когда-нибудь!..

Другія подробности объясненій я предпочитаю опустить, оставляя за собою право вернуться къ этому предмету въ другое время.

Въ концѣ-концовъ я выразилъ желаніе осмотрѣть тѣло Тылювіи, предлагая за это довольно значительное вознагражденіе по моимъ скромнымъ средствамъ. Ятиргинъ ничего не имѣлъ и противъ этого, но превращенная, несмотря на мои соблазны и уговоры мужа, отказалась на отрѣзъ. Подъ конецъ она вдругъ посмотрѣла на Ятиргина такимъ зловѣщимъ взглядомъ, что онъ сразу съежился и перемѣнилъ тонъ.

— Что-же? — сказалъ онъ. — Дѣйствительно, по ея обычаю ей грѣхъ показываться чужимъ глазамъ… Довольно съ тебя моихъ словъ. Пусть твои уши станутъ тебѣ глазами!..

Я не настаивалъ дольше.

Мы еще долго разговаривали съ Ятиргинымъ въ этотъ вечеръ. Онъ оказался довольно бывалымъ человѣкомъ и обычнымъ эпическимъ языкомъ, свойственнымъ чукотскимъ разсказчикамъ, описывалъ подробности приморской жизни, условія промысла, порядки торговли съ ротастыми и морскими бородачами. Болѣе всего онъ распространялся о покупкѣ американцами живыхъ оленей для разведенія стадъ на американскомъ берегу, въ которой всѣ чукчи относятся одинаково враждебно, такъ-какъ она грозитъ еще болѣе сократить привозъ дорогихъ мѣховъ изъ полярной Америки, вымѣниваемыхъ на шкуры молодыхъ оленей, необходимыя эскимосамъ для одежды.

— Въ послѣдніе годы — говорилъ онъ — началось новое, чего раньше не бывало, чего мы не слыхали отъ своихъ отцовъ. Ходитъ Или[125] на огненныхъ судахъ, возитъ ружья и капканы и ткани и сахаръ и сердитую воду въ бочкахъ и не беретъ ни уса (китоваго), ни зуба (моржоваго)….

Или, живущій по ту сторону пролива, противъ конца земли, въ морской губѣ, между двумя мысами, въ недвижныхъ домахъ… Накупивъ чукотскихъ оленей, ставитъ на судно, сдираетъ мохъ съ чукотскихъ скалъ, кормитъ всю дорогу, потомъ выпускаетъ на своемъ берегу, творя обиду жителямъ этой земли. Создалъ стадо, соблазняетъ нашихъ пастуховъ стеречь своихъ оленей за высокую плату, размножаетъ скотъ, желая вести торгъ собственными шкурами.

— По моему уму это весьма худо. А по твоему?..

Я выразилъ осторожное мнѣніе, что все вредное жителямъ, я тоже считаю худымъ.

— Пошелъ Или по морю! — продолжалъ Ятиргинъ — и вышелъ на открытую воду. Встрѣтилъ его Маньо, посланный Солнечнымъ Владыкой русскій бородачъ[126], на большомъ суднѣ съ тремя стоячими деревьями (мачтами). Или пьянъ, говоритъ:

— Я начальникъ, я силачъ, я великій, я пьяница!..

— Ага! — говоритъ Маньо[127] — приди-же ко мнѣ въ гости!..

Какъ только пришелъ, связалъ ему руки и ноги, повѣсилъ на мачтѣ внизъ головой.