Чукотскіе разсказы - [35]
Но цвѣты были, по его мнѣнію, хуже камней. Ихъ красота была слишкомъ непрочна. Было безполезно уносить ихъ съ собою, такъ какъ они тотчасъ же портились и увядали. Ихъ приходилось отбрасывать прочь, не имѣя возможности даже соорудить узорное украшеніе на скалѣ изъ осыпающихся лепестковъ, разлетавшихся по вѣтру, какъ пухъ мертвой птицы.
Однако, на этотъ разъ ему не попалось ничего, что было бы достойно присоединиться къ его сокровищамъ. Дресва на берегу Мурулана состояла изъ обломковъ песчаника тусклаго свѣтложелтаго, сѣроватаго и зеленоваго цвѣта. Даже формы ихъ были угловаты и неправильны. Маленькая горная рѣчка не имѣла досуга, чтобы правильно обтачивать обломки каменныхъ породъ, загромождавшихъ ея теченіе, и только дробила ихъ на самыя мелкія части, съ шумомъ сбѣгая внизъ по скату долины.
Порывшись немного въ дресвѣ, Эуннэкай поднялся на ноги и неловко полѣзъ обратно на косогоръ. Онъ чувствовалъ себя, все-таки гораздо лучше прежняго. Продолжительный отдыхъ всегда приносилъ ему облегченіе. Грудь его перестала болѣть, нога ныла значительно слабѣе. Надо было продолжать прерванный путь, не то ему никогда не добраться до наледи. Взваливъ на плечи свою котомку, Эуннэкай довольно бодро пустился въ дорогу.
Смутныя мысли медленно ползли въ его головѣ, слѣдуя другъ за другимъ непрерывнымъ рядомъ, словно цѣпь его хромающихъ шаговъ.
— Вотъ ламуты! думалъ онъ. — Они не носятъ котомки на плечахъ… Лукавые люди! Выдумали взвалить свою тягость на оленью спину. И пѣшкомъ не любятъ ходить! Дядя его, Эйгелинъ, когда увидитъ ламутское кочеваніе, смѣется: «Хорошъ пастухъ! Сзади стада верхомъ ѣдетъ! Свои ноги жалѣетъ, а оленьи нѣтъ!»…
— Правда! — Эуннэкай неодобрительно покачалъ головой. — Грѣшно отягощать лѣтомъ оленей! Это значитъ служить враждебному духу Кэля, приводящему «хромую болѣзнь»!
Подумавъ о Кэля, Эуннэкай со страхомъ посмотрѣлъ вокругъ. Вѣдь и его болѣзнь, конечно, тоже была дѣломъ враждебныхъ Кэля. Кто-нибудь изъ нихъ, навѣрно, возненавидѣлъ его родъ. Можетъ еще дѣдъ или прадѣдъ обидѣлъ его, обошелъ его жертвой, пренебрегъ въ началѣ осени окропить закатъ кровью чернаго оленя, убитаго среди пустыни, или что-нибудь въ этомъ родѣ, а онъ выместилъ злость на Эуннэкаѣ и въ минуту его рожденія вывернулъ ему ногу и исковеркалъ грудь… А что если и теперь онъ не оставилъ Эуннэкая въ покоѣ? Если онъ тутъ, совсѣмъ близко? Вѣдь видѣть его глазами нельзя!.. Онъ вспомнилъ, что недалеко находилось ущелье Уннукина, названное такъ по имени чукотской семьи, которую Кэля погубилъ тамъ. Двѣ жены Уннукина родили ему пять сыновой и пять дочерей, и никто изъ нихъ никогда не зналъ, что такое болѣзнь. Но Уннукинъ обѣщалъ злому духу оленя и забылъ исполнить обѣщанье. И вотъ, когда Уннукинъ прикочевалъ въ это ущелье и остановился на ночлегъ, Кэля явился ночью и унесъ его обѣихъ женъ и пять сыновой, и пять дочерей. Только Уннукинъ остался въ живыхъ, въ ужасѣ покинулъ стадо и шатеръ и бѣжалъ, куда глаза глядятъ.
Непріятная дрожь пробѣжала по спинѣ Эуннэкая. Онъ спустился къ рѣкѣ и перебрелъ ее безъ особенной надобности, кое какъ прыгая съ камня на камень, чтобы не слишкомъ замочиться, но разсчитывая сдѣлать текущую воду преградой между Кэля и собой. Теперь тропинка извивалась въ густыхъ и высокихъ кустахъ тальника и ольховника, сквозь которые Эуннэкай съ трудомъ пробирался, то и дѣло путаясь ногами въ корняхъ, торчавшихъ во всѣ стороны. Онъ шелъ, опустивъ голову и внимательно разсматривая дорогу. Мягкая земля, покрывавшая въ этомъ мѣстѣ каменную подпочву, была вся испещрена слѣдами. Большей частью то были овальные раздвоенные отпечатки оленьихъ копытъ, съ едва намѣченными сзади тонкими верхними копытцами. Эуннэкай всматривался въ эти отпечатки: то не были слѣды чукотскаго оленя: товарищи его не захотѣли бы прогнать стадо по такой неудобной заросли и, безъ сомнѣнія, предпочли сдѣлать небольшой обходъ по болѣе открытымъ мѣстамъ. То были, конечно, слѣды Эльвиля (дикаго оленя). Слѣдъ былъ глубже, копыта длиннѣе, задніе пальцы больше вдавлены. А вотъ совсѣмъ свѣжій слѣдъ! О, какой огромный быкъ ходилъ тутъ! Должно быть жиру на бедрахъ по меньшей мѣрѣ на три пальца. Вотъ бы убить!.. А это что?.. Между многочисленными слѣдами на самой тропинкѣ ему попался еще отпечатокъ, очень похожій на слѣдъ босой человѣческой ступни, только гораздо шире и со вдавленными основаніями пальцевъ. Но Эуннэкай очень хорошо зналъ, что за человѣкъ оставилъ этотъ отпечатокъ: тотъ самый, который вѣчно ходитъ босикомъ и не носитъ мѣховой обуви.
Онъ остановился, какъ вкопанный, и почувствовалъ, что волосы на его темени начинаютъ приподниматься дыбомъ.
— Безъ собаки хожу! — пронеслось въ его головѣ. — Самъ себя скормлю и никто знать не будетъ!
Слѣдъ былъ совсѣмъ свѣжій, какъ будто черный старикъ только что прошелъ по этой тропѣ. Эуннэкай стоялъ, не смѣя перенести ногу черезъ роковой отпечатокъ и не рѣшаясь обойти его сбоку, и пытливо всматривался въ густую листву, какъ будто опасаясь, что вотъ-вотъ покажется страшная морда съ маленькими злыми глазками и оскаленными зубами и потянется къ нему навстрѣчу.
