Чукотскіе разсказы - [18]
Голосъ его внезапно оборвался. Слушатели затаили дыханіе, ожидая, что будетъ дальше.
Послышалось легкое хрипѣніе, потомъ шуршаніе бубна, упавшаго на шкуру вмѣстѣ съ державшей его рукой. Дальше не было ни звука. Душа молодого шамана, очевидно, покинула на время его смертную оболочку и отправилась въ таинственное путешествіе, которое онъ воспѣвалъ передъ этимъ съ такимъ увлеченіемъ.
Прошла минута или двѣ молчаливаго ожиданія.
— Зажгите свѣтъ! — сказалъ Кителькутъ суровымъ тономъ. — Станемъ, по крайней мѣрѣ, курить.
— Вельвуна, Вельвуна! — немедленно закричала хозяйка, — дай огня! Нерпичья морда, зажги лучинку! Драный носъ!.. Или ты оглохла?
Но Вельвуну не такъ-то легко было разбудить. Утомленная дневной работой и равнодушная къ шаманскимъ церемоніямъ, которыя, впрочемъ, были отдѣлены отъ нея мохнатой стѣной полога, она спала, какъ убитая, растянувшись на землѣ и пододвинувъ къ догорающему огню свои ноги въ истертыхъ оленьихъ сапогахъ, которые, повидимому, вовсе не защищали отъ холода. Янта поспѣшно выползла и принесла огня. Багровое око лампы блеснуло подъ пологомъ и освѣтило молодого шамана, лежавшаго въ углу. Кителькутъ быстро нагнулся въ сторону сына; но Уквунъ тотчасъ же накинулъ ему на лицо шаль, нарочно приготовленную для этого. Лицо человѣка, оставленнаго душами, не слѣдовало показывать глазамъ другихъ людей. Кителькутъ успѣлъ замѣтить, что глаза молодого шамана были закрыты и крѣпко стиснутые зубы нѣсколько выставлялись изъ-за полуоткрытыхъ губъ.
Молодой человѣкъ лежалъ навзничь, опираясь плечами и головой о мѣховую стѣну полога. Одна рука его стиснула рукоять бубна, лежавшаго рядомъ; другая, державшая тонкій хлыстикъ китоваго уса съ лопаткообразнымъ расширеніемъ на концѣ, упала на грудь и нѣсколько свѣшивалась въ сторону.
Люди въ пологу поспѣшно выкурили свои трубки и стали молча ожидать пробужденія шамана. Кругомъ нихъ царила полная тишина, нарушаемая только отдаленнымъ завываніемъ бури и тихимъ, но напряженнымъ шипѣніемъ свѣтлаго пламени. Суровый взоръ Кителькута и боязливый взглядъ Янты были одинаково внимательно прикованы къ неподвижной человѣческой фигурѣ, голова которой смутно обрисовывалась изъ-подъ покрывала.
Наконецъ, изъ-подъ шали послышался слабый, но протяжный вздохъ. Души Нувата возвращались изъ воздушнаго странствія.
— Погасите огонь! — поспѣшно сказалъ Уквунъ.
Руки его были заняты. Онъ наполнялъ крѣпкимъ табакомъ, не имѣвшимъ примѣси скобленнаго дерева, трубку, которую слѣдовало подать молодому шаману немедленно по пробужденіи.
— Скорѣе! — прибавилъ Уквунъ нетерпѣливо. — Вотъ встаетъ!
Нуватъ дѣйствительно сдернулъ съ своего лица шаль и приподнялся на своемъ сидѣньѣ въ ту самую минуту, когда Янта утопила въ тягучихъ нѣдрахъ ворвани послѣднюю частицу пылающей моховой свѣтильни.
— Э-гей! — снова вздохнулъ Нуватъ. Рука его, сжимавшая еще колотушку, поднялась и машинально потянулась къ бубну, но тотчасъ же опустилась внизъ. Тоненькій усовый хлыстикъ только слегка шаркнулъ по перепонкѣ, вызывая глухой и непріятный скрипъ… Уквунъ сунулъ въ ротъ молодому шаману закуренную трубку. Нуватъ жадно сдѣлалъ нѣсколько затяжекъ подъ рядъ. При слабомъ свѣтѣ, вспыхивавшемъ и снова погасавшемъ надъ деревяннымъ жерломъ трубки, лицо Нувата, на мгновеніе выступая изъ тьмы, казалось присутствующимъ смертельно блѣднымъ и похожимъ на лицо мертвеца. Глаза его все еще были закрыты.
Но возбуждающее дѣйствіе крѣпкаго курева мгновенно возвратило ему сознаніе и силу.
— Э-ге-ге-гей! — вздохнулъ онъ въ третій разъ уже полной грудью.
Вслѣдъ за этимъ послѣдовалъ оглушительный залпъ ударовъ колотушки, какъ будто молодой шаманъ выбивалъ побѣдный маршъ въ честь своего возвращенія изъ заоблачныхъ сферъ.
— Я пришелъ, пришелъ, пришелъ! — заговорилъ онъ нараспѣвъ. — Я спустился съ неба на салазкахъ падающей звѣзды, я всплылъ надъ моремъ, какъ плавательный мѣхъ, пробился изъ-подъ земли, какъ рогъ чортова оленя[40], когда онъ прорываетъ себѣ ходъ въ прирѣчныхъ ярахъ… Я пришелъ…
Шаманство.
Онъ находился въ состояніи сильнѣйшаго возбужденія. Голосъ его дрожалъ и вибрировалъ, фразы перемежались истерическими вздохами. Ему какъ будто не хватало воздуха и, протягивая послѣдній слогъ заключительнаго слова фразы, онъ вдругъ рѣзко обрывалъ его, дѣлалъ глубокій и жадный глотокъ воздуха и только тогда переходилъ къ слѣдующей фразѣ.
— Я поднимался за предѣлы вселенной, — говорилъ Нуватъ, — ноги мои топтали изнанку неба; глаза мои видѣли шатры верхнихъ странъ; прильнувъ къ своей ладьѣ, я носился надъ невѣдомыми странами; незримый, я смотрѣлъ…
— Я видѣлъ, какъ ущербленный мѣсяцъ столкнулся съ нарождавшимся, и одинъ изъ нихъ упалъ мертвымъ…
— Я видѣлъ, какъ Восходъ и Закатъ состязались, прыгая взапуски черезъ черное ущелье, утыканное острыми осколками костей…
— Я видѣлъ, какъ играли въ мячъ люди сполоховъ…[41] Ноги ихъ не знаютъ покоя… Снѣгъ подъ ихъ ногами переливается огнемъ.
— Я видѣлъ дочерей Разсвѣта, одѣтыхъ въ испещренное платье. Воротъ ихъ опушенъ солнечнымъ лучомъ. Отверстія рукавовъ наполнены сіяніемъ.
— Я видѣлъ Владычицу міра, Богатую Женщину, сидящую на грудѣ бобровъ… Изъ ноздрей ея при каждомъ вздохѣ выходитъ по десяти бобровъ, и она складываетъ ихъ въ сумы и раскладываетъ по сторонамъ, воздвигая пестрый шатеръ…
