Чукотская сага - [4]

Гэмалькот идет по поселку, недовольно поглядывая на мальчишек, гоняющих мяч, на собак, бегающих вдоль берега, на море. Море кажется слишком сумрачным — пожалуй, к ночи буря разыграется; глаза у собак злые, можно подумать, будто для них не хватает корма; мальчишки не делом занимаются: у них, может, завтра экзамен, а они мяч гоняют… Наверно, это те, на которых жаловался Севалот. Провалятся на экзамене, тогда будут знать…

А попробуй им хоть слово сказать — они тебе сразу десять в ответ. Один скажет, что им ничего не задано, другой — что он уже всё выучил, а третий, чего доброго, спросит, знает ли сам Гэмалькот все те премудрости, которым учат в школе. И Йорэлё таким же растет: чуть что — сразу начинает спорить с отцом. Впрочем, с Йорэлё нетрудно было бы справиться, если бы старший не сбивал его с толку. Он во всём за старшим тянется, за Унпэнэром. Наверно, сидят сейчас оба над разбитым стеклом и на все лады ругают отца. А Нутэнэут, вместо того чтобы заступиться за него, наверно, молчит.

То ли от этих мыслей, то ли по другой причине Гэмалькот поперхнулся дымом собственной трубки. А прокашлявшись, заметил, что вышел уже за пределы поселка. Куда же теперь идти? Ах, да, Вамче просил присмотреть место для нового мясохранилища.

Старик направляется дальше, как будто можно уйти от своих мыслей. Нет, от них и на самолете не улетишь! Нехорошо, когда нет мира между отцом и сыновьями. Конечно, из Унпэнэра получился неплохой охотник. Об этом и говорить нечего. А кто его научил? Разве не отец? Уж больно Унпэнэр зазнался в последнее время. Особенно после того, как его назначили бригадиром. Гэмалькот предупреждал тогда. «Не назначайте, — говорил, — молод он ещё. Если бригада молодежная, так это не значит, что и бригадир должен быть мальчишкой. Наоборот, пусть хоть бригадир у них будет солидный, опытный». Не послушали, назначили всё-таки. Вамче тогда сказал: «Для тебя, Гэмалькот, он ещё долго будет мальчишкой. А для всего стойбища он уже давно вполне самостоятельный охотник. Лучшего бригадира мы не найдем».

Вот и стал парень зазнаваться. Другой бы на его месте спросил, посоветовался с отцом. Так, мол, и так, не сделать ли нам окно в яранге? Тогда совсем другой был бы разговор, можно было бы спокойно обдумать это дело. А Унпэнэр советоваться не хочет, напролом лезет… «Самостоятельный охотник»!

Гэмалькот совсем не помнит сейчас, что сын начинал именно так — с вопросов, с попыток договориться. Уже месяца два прошло с тех пор, как Унпэнэр впервые заговорил относительно окна. Но тогда Гэмалькот вовсе не обнаруживал готовности «спокойно обдумать это дело». Сначала он только посмеивался над замыслом сына, а потом, когда тот заговорил серьезнее, просто велел «выкинуть это из головы». Теперь же он помнит только сегодняшний разговор.

«Грозился, что всё равно вставит, — думает старик, стараясь доказать себе, что не зря рассердился на сына, не зря разбил стекло. — Принес, распорядился как хозяин, Йорэлё помогал ему где-то стекло добывать, Нутэнэут тоже, наверно, обо всём заранее знала. Один я не знал, будто я в своей семье последний человек. Принесли подарочек, обрадовали отца. Хорошо, что я остался нарты починять. А если бы я в тундре был на охоте? Дожидаться не стали бы, сразу бы продырявили ярангу… Так вот же нет, Унпэнэр, не по-твоему вышло'»

* * *

Гэмалькот ошибался, полагая, что сыновья ругают его на все лады, а жена молчит. Они не ругали его — по крайней мере вслух, а она не молчала. Всё было как раз наоборот: Нутэнэут сурово отчитывала сыновей за непочтительность, за то, что «довели отца», а они мрачно помалкивали.

— Прав отец или не прав, а разговаривать надо спокойно, — сказала Нутэнэут.

Унпэнэр тяжело вздохнул.

— Подняли крик на весь поселок, — продолжала она. — «Нет, вставлю, вставлю!» Даже слушать стыдно было!

Йорэлё загнул пятый палец, так как Нутэнэут сказала это уже в пятый раз. Он приготовился продолжать счет на другой руке, но Нутэнэут вышла из яранги, чтобы кинуть собакам остатки обеда.

Унпэнэр присел на корточки, поднял самый большой кусок стекла, осторожно смахнул с него мелкие осколки. Йорэлё присел рядом и спросил:

— Ничего теперь не выйдет?

— Одна шибка, может, и вышла бы. Для полога.

— Одна?

— Да.

— А что такое «шибка»?

— Это… — Унпэнэр немного задумался. — Это, я так понимаю, одно стекло. На каждую рамку идёт по шибке. Кабицкий говорил — две шибки нужно: одну для полога, а другую, побольше, для самой яранги, для наружного шатра. Он с таким расчетом и дал мне это стекло, чтобы на две части его разрезать. В домах всегда две рамы делают.

— А ты знаешь, — вдруг спрашивает Йорэлё, — знаешь, чем дядя Степан стекло режет?

— Знаю. Чем все режут, тем и он.

— А вот и не знаешь! Думаешь, каким-нибудь ножом? Дядя Степан ногтем стекло режет! Я сам видел!

— Чем? — громко хохочет Унпэнэр. — Ногтем?!

— Не веришь? Он мне сам показывал! У него такой ноготь! Крепкий, острый! Ни у кого такого ногтя нет!

Йорэлё уже чуточку поколеблен в своей уверенности, но недоверчивость брата все-таки обижает его.

— Плохо ты смотрел, — говорит Унпэнэр. — Степан Андреевич с тобой шутил, а ты и поверил. У него в руке специальный инструмент был зажат. Маленький такой инструмент с острым камешком. Алмаз называется.