Чудовище - [34]

— Самый крутой в школе. — Слова вылетают из моего рта, но тембр голоса ниже, а следом — дурацкий смех. Это действительно произнесла я? Мои мысли блуждают вокруг того, что могло случиться с юношей из этой могилы. В мозгу возникает новая мысль. Я ненавижу то, о чем подумала, но мысль уже сформировалась. Раньше, чем осознаю это, на странице появляется набросок — мои пальцы сами выводят изображение.

Его отец, суровый и решительный, но гораздо крупнее Риса, держит пистолет. Рис тоже сжимает его, на их искаженных лицах выражение борьбы. Ствол направлен в грудь Риса.

Сердце мое сбивается с ритма, за ребрами все сжимается от острой боли. Я расстегиваю одежду, карандаш и блокнот падают с моих коленей, когда жгучая боль пронзает мне грудь. Перед глазами плывет, и зрение становится черно-белым. Черное. Белое. Я чувствую окоченение от ослепляющей боли. А затем что-то холодное ложится мне на грудь — как раз на очаг боли. Прямо рядом с сердцем. Боль стихает, переходя в пульсацию, а затем совсем исчезает. Дыхание восстанавливается, и я вижу руку. Это рука юноши. И она на моей груди.

Я отодвигаюсь, сбрасывая с себя руку, и бросаю взгляд на человека, нарушившего мое личное пространство.

Но это не просто человек.

Это Рис.

***

Я узнаю его лицо, потому что рисовала эти черты. Взъерошенные волосы, темные глаза, полные губы. Глаза выделяются сильнее всего — сверкающие, с легким намеком на морщинки от смеха.

Он мягко и нерешительно улыбается, но я не могу улыбнуться в ответ.

Я закрываю глаза. Очередной мертвец, навестивший меня ночью, не является незнакомцем. Этот умерший, которого я часто навещала в течение последних месяцев, никогда не показывался.

Я открываю глаза, но он все еще здесь.

Он улыбается.

И я снова закрываю глаза.

Он все еще здесь, но теперь выглядит обеспокоенным.

— Я не хотел напугать тебя, но ты не должна была этого делать.

Я качаю головой.

— Делать что? — спрашиваю я, не понимая, что происходит. Он же призрак, но не похож на него. Он не светящийся и не прозрачный. Он не белый, не клубящийся, не парящий, как другие, которых я видела. Рис стоит передо мной такой, каким я себе его представляла.

Человек. Во плоти. Реальный.

Приподняв брови, он машет головой в сторону места рядом со мной, спрашивая разрешения присесть. Когда я киваю, он садится и облокачивается на собственное надгробие.

— Ты действительно не понимаешь, что сделала?

Я качаю головой, потому что до сих пор не могу поверить в реальность происходящего. Должно быть, это сон. Я щипаю себя за руку и вздрагиваю от легкой боли. Потираю это место, и он смеется. Когда, наконец, я смотрю на него снова, он спрашивает:

— Теперь ты веришь, что это реальность?

— Что это? — хриплю я, потому что слова застревают в горле. Такого никогда не случалось раньше. Я просто взяла и вызвала мертвого человека?

— Ты вызвала меня.

— Нет, я не делала этого.

Нет. Нет-нет-нет.

Он закатывает глаза, после чего смотрит прямо на меня и снова начинает говорить:

— Может, не словами, но ты открыла мне выход, и, ну… — Рис проводит руками вдоль тела и улыбается.

Я закрываю глаза, пытаясь вспомнить, что произошло, пытаясь понять, как я смогла заставить призрака выйти из могилы. В голове не укладывается. Обычно мертвые сами находят меня.

Я снова смотрю на него — он явно красив. Сидит здесь, осязаемый, такой же, как и я.

— Ты не похож на призрака.

Он смеется. Его смех звучный, грудной, глубокий. И я тут же улыбаюсь ему. Себе на заметку: всегда заставлять этого парня смеяться.

Исключение лишь в том, что он призрак. А я живая. У нас нет «всегда».

Качая головой, Рис говорит:

— Ты имеешь в виду призраков, как в кинофильмах? — и, вытянув руки, вертит ими, осматривая. Затем, похлопав себя по груди, говорит: — Нет. Кажется, нет.

Я не упоминала, какими видела большинство мертвых. На мгновение он опускает глаза, а потом, снова взглянув на меня, говорит:

— Кстати, меня зовут Рис. Не то чтобы ты не знала. — Он хлопает по надгробию, на которое мы облокачиваемся.

— Джайдин, — шепчу я в ответ.

Я изучаю его лицо, стараясь запомнить каждую мельчайшую деталь. Он делает то же самое. Я отворачиваюсь от него и спрашиваю:

— Ты будешь помнить меня? Завтра?

Помнят ли призраки что-нибудь из того, что видят и слышат, когда ходят среди живых? Я никогда этого не знала. Всегда не хватало смелости спросить. На самом деле, мне никогда не хотелось какого-то общения с мертвыми, приходящими в мою комнату, чтобы разбудить меня своими воспоминаниями о смерти. Но в Рисе что-то есть. Что-то легкое и успокаивающее.

Его внимание возвращается ко мне, и он шепчет:

— Не знаю. Я ни разу не выходил из могилы, поэтому не знаю, как это бывает.

Не хочу, чтобы меня забывали. Это моя плохая черта. Эгоистичная. Злая. Но мне все равно. Если я не могу вызывать у них любовь или симпатию, то прослежу за тем, чтобы меня помнили. Но тот факт, что он может не вспомнить эту проклятую ночь, реально причиняет боль, которую мне, скорее всего, придется проглотить.

Рис смотрит на звезды и вздыхает. Пока он поглощен своими мыслями, я наблюдаю за ним. Изучаю его длинные ноги и подтянутый торс. В ближайшие годы он мог бы превратиться в красивого мужчину. От девушек не было бы отбоя. Я бы тоже бегала за ним. Мое лицо вспыхивает от того, что я нахожу Риса — призрака! — привлекательным.