Чудо Рождественской ночи - [3]

Гаданье с ложками

В кадку с водой кладут ложки по числу семенников, заметив, которая чья. Затем болтают воду. (Оставляют) ложки в кадке до утра. Утром смотрят, и если все ложки в груде, то в течение года никто в семействе не умрет, а если одна чья-либо отстала, то этот член семьи непременно в этот год умрет.

В нашей деревне в одной семье в прошлый новый (1897-й) год это делали, как говорят сами члены этой семьи; положили они ложки, разболтали, как водится; наутро встали, смотрят, и одна ложка девочки лет двенадцати оказалась плавающей особо от общей кучки. «Я, – рассказывала мать этой девочки, – как взглянула и ахнула. Ну, Олька, говорю, уж беспременно ты в этом году умрешь!» Да вот так оно и вышло. Умерла она, не доживши до Николы.[13]

Гаданье с соломой

Выкидывают в потолок горсть соломинок, и сколько пристанет к потолку, столь велика будет и семья, в которую отдадут. (Так гадают только девушки.) «Это верно, – говорила мне одна баба из нашей же деревни. – Я, говорит, была четырнадцати годов; пожалуй, и не думала, что в этот год выйду замуж, а все-таки дай, думаю, выкину соломки, ведь греха тут нет никакого. Выкинула и воокурат десять соломинок пристало к потолку; так оно и сбылось. После Крещенья подъехал Еграф, стал свататься, да и сосватались, и ушла я одиннадцатая в семью».

Гаданье в овчарне

Под Новый год гадают. Девки отправляются вечером в овчарух[14] и ловят овец. Если поймают рябую овечку, значит, жених будет рябой, если белую, то белый, а если черную, то жених будет «смоляной», то есть черный.

Один раз, рассказывала мне девушка Акулина Брежнева, стали наши девки гадать, пошли в овчарух, обвязали овечек поясами да и ушли в хату, а ребята поразвязали овец, наловили собак, обвязали их поясами[15] да и пустили в овчарух. Пришли наутро девки смотреть овец, глядь – а вместо овец – собачец. Что ж бы вы думали: повышли те девки замуж, ни у одной хорошей жизни не было!

Сабля жениха

…До заутрени надо ворожить на святках. Одна так и сделала. Родители ушли к заутрене, она села за стол и сказала:

– Суженый-ряженый мой, садись со мной.

Приходит, значит, человек к ей, вроде хотел присести. Военный. Снял саблю, положил на лавочку. И только хотел к ей присесть, она сразу заревела:

– Чур со мной! Чур со мной!

Он соскочил и убежал. А саблю-то оставил. Ей бы надо было ее выбросить наотмачь, а она ее взяла и в ящик положила.

Вот теперь этот жених отслужил службу и как раз приехал через год и у родителей стал свататься. Но там многие сватались. Теперь и она сказала:

– Но, мать, я вот этого и выберу. Он, – говорит, – и прибегал. Пойду за него.

Ее, значит, просватали. Вот они год живут, другой живут. Теперь и святки подошли. Так же вот приходят, значит, спрашивают:

– Как вы ране ворожили? (Как вот вы пришли).

Она и говорит:

– Я вот эдак ворожила. Села, он ко мне только хо тел прикоснуться, саблю положил на лавку, хотел при сесть, я заревела: «Чур со мной! Чур со мной!» Он убе жал, а сабля-то, – говорит, – у меня осталась.

А этот, хозяин-то ее, да говорит:

– Вы, ребята, не слушайте ее. Она вам наскажет!

– Да ты что «наскажет»! Да она у меня и сейчас в ящике, сабля-то лежит.

– Ну-ка, покажи-ка.

Она все со дна выгребла, вытащила ему:

– Вот, – гыт.

Он поглядел.

– Паря, действительно, моя сабля-то, бывшая… Я, – гыт, – когда-то терял саблю…

Потом, значит, немножко погодя:

– А, дак ты за меня неспроста вышла замуж? – Раз! – ей отсек голову.

О проклятии родителями детей

В давнее время в одном селе (название не знают) жил священник, у которого в семействе была жена и годовая дочь. Однажды – это случилось во время Рождественской славы[16] – священник, пришедши домой после славления, положил святой крест на столе, а сам вышел в другую комнату. Между тем годовая дочка его, ползавшая по комнате, увидела на столе крест и как-то смогла стащить его на пол. Поигравши с ним, она намочила на святой крест и продолжала играть. В это время входит ее отец и, увидевши происшедшее, сказал в сердцах: «Будь ты проклята на двадцать лет». Сказавши это, он скоро же схватился, что сказал неладно, но делать было уже нечего – слово назад не воротишь. Дочь его сразу же после проклятия, как бы испугавшись чего-то, переменилась в лице и сделалась нездорова. Когда отец проклял свою дочь, говорили рассказчики, то в это самое время черти взяли священническую дочь, а ему оставили обороченное осиновое полено,[17] которое тот и начал воспитывать вместо дочери. Время шло, а обороченная поповская дочь была все одинакова, ни росла, ни крепла и даже очень редко кричала. Бывало, начнешь ее кормить – она ест сколько угодно; не кормишь ее сутки и даже двои, она, к удивлению всех, все молчит да лежит на печи. Между тем настоящая дочь священника жила у чертей. Те часто ее ругали и обижали, говоря: «Ты крещеная, а не наша, вот придет время, мы тогда тебя выгоним». В то же время они учили ее делать людям всевозможный вред. Кто положит какую-нибудь вещь без благословения Христова, она все это тащила к себе. Особенно много она наворовала у своего отца. Время, между тем, шло, и вот уже наступил двадцатый год со времени проклятия священником своей дочери. Черти по истечении положенного срока выгнали от себя проклятую поповну, говоря: «Ты нам теперь не нужна, твой срок кончился, – иди куда угодно». Поповна, захвативши с собою наворованное имущество, поселилась в голбище