Чудо Рождественской ночи - [131]

III

– Может быть, вы в самом деле пожелаете сократить эту неприятную для вас процедуру?

Это уже спрашивало другое, не менее неприятное лицо, молодое, румяное, с черненькими усиками. И оно, как и первое, было тут же, близко-близко от лица Канчарова, но отдавало от него не мадерой, а острыми, пряными духами, употребляющимися обыкновенно «этими дамами»…

– Такой молодой, и уже погибший, – неестественно стучало в голове Канчарова, – такой молодой… Боже, какой он молодой!.. И где же, где же он этому научился!..

– Вот-с! Нашел! – раздалось из глубины комнаты, где копошились, стучали, шарили и рыли несколько неуклюжих существ с сверкавшими при огне эфесами шашек.

– Нашел?! Неси сюда! – радостно прорычал белоусый, а черненький самодовольно звякнул шпорами.

– Бери же! – послышалось из темной кучи неуклюжих существ.

– Тащи, тащи сюда все. Что там такое? Ну, шевелись, черт! – нетерпеливо приказывал белый.

И оба, черный и белый, с выжидательным выражением на лицах, вытянулись в темный угол, откуда один из вооруженных людей, торжественно подняв почти на уровень головы, нес какой-то небольшой четырехугольный предмет.

И Канчарова поразило то, что к этому предмету, оказавшемуся небольшим чемоданом, все находившиеся здесь относились с необыкновенным вниманием, словно это был не чемодан, старый, заслуженный спутник студенческих скитаний, а что-то такое, что влияло на судьбы всех, а на его в особенности…

IV

«Это – мысль!» – подсказал Канчарову внутренний голос.

«Мысль? – удивлялся другой, сомневающийся, – но где же она? В чем?»

«А вот! – подумал Канчаров и почувствовал, что те двое думают то же самое, – вот она… Вот этот комочек! Что на дне чемодана!..»

«Но ведь это не то перетертая, скомканная бумага, не то скатанный, почерневший от грязи комочек мягкого воска из улья?» – продолжал сомневающийся голос.

«Да может быть и то и другое! – отвечал самому себе Канчаров, – да, да, и то и другое! – все более и более воодушевлялся он, – клочок бумаги, заключающий мысль, может быть великую, мировую мысль, и он попал в карман пальто так, случайно и изнашивается, тончает и скатывается в комочек – да, мысль скатывается в комочек!»

И это тоже воск! Это то лучшее, что медленно, трудолюбиво собиралось отовсюду и из чего общими силами созидается дивный храм знания.

– Так вы, значит, признаете, что найденный в чемодане предмет есть мысль?

– Да, признаю!

– Пожалуйста, начните протокол. Эй, подай сюда чернильницу… Вот перо, не угодно ли… Что? Не пишет? Можно отпереть. Бумаги? Вам удобно так?..

Как они все были рады! Они нашли и арестовали мысль. Мысль одного из миллионов людей. Но они не теряли надежды захватить мысли сотни миллионов людей и спрятать их дальше, как можно дальше!

И они ушли, довольные своей находкой, обрадованные, веселые и торжественно унесли с собою в чемодане мысль…

V

«Какая чепуха! Ведь приснится же!» – подумал, внезапно проснувшись, Канчаров.

Было очень рано и совсем темно. В стекла окон словно кто сыпал пригоршнями песок, и на дворе что-то глухо рокотало: ррр… ррр!..

«Это дворник сгребает снег; должно быть, метель! – догадался Канчаров, – мысль – комочек бумаги… воск… долгая, бесконечно долгая созидательная работа, и вот – величественный храм… И сияние славы… вечное сияние над ним».

Бум! – грохнула пушка.

«Салют свободе!» – словно пламенной искрой вспыхнуло сознание в Канчарове, и сердце его забилось в такт десяткам тысяч сердец безграничной толпы, наполнявшей улицы города.

На всех перекрестках, на фонарных столбах, на каждом доме реяли разнообразные, разноцветные флаги и величественно развевались над бесчисленными процессиями, шествовавшими во всех направлениях.

И в то время как на одной площади, сменяясь один другим, ораторы говорили пламенные речи, на какой-нибудь другой гремели оркестры музыки, и тысячные толпы кричали приветствия:

– Да здравствует! Да здравствует! Виват!

Порывистый весенний ветер мчался над городом, схватывал эти крики, уносил дальше и приносил с окрестных деревень и ближайших полей – новые.

А людская волна все текла, все разливалась по городу. Люди встречались друг с другом, с радостными, возбужденными лицами сообщали один другому долгожданную весть, незнакомые братски обнимались и целовались…

«Правда ли, правда ли все это?» – в захлебывающемся восторге спрашивал себя Канчаров, и внутренний голос отвечал ему:

«Да, это правда! Счастливый миг настал, освобождение свершилось! Все старое, мрачное, злобное – там, позади, и не вернется более. Свет новой жизни воссиял над свободным человеком, над свободной мыслью, свободным правдивым и смелым словом его!»

VI

…Часы били десять.

Канчаров проснулся.

«Сон, сон, опять сон! – с тоскою закопошилось в голове, – и нет правды»!

Он вздохнул, повернулся на спину и стал прислушиваться.

«Ха-лат, ха-лат!» – гнусаво простонал со двора татарин.

Дон… шлл… звонко щелкнула и пролилась по двору бадья, которую дворник, очевидно, вытащил из-под сточной трубы и опрокинул на мостовую.

«Вот она… правда!» – подумал Канчаров и начал медленно, нехотя одеваться.

В соседней комнате стукнули самоваром и звякнули ложечки в стакане.

За столом, спиною к двери, с газетой, ловя от окошка мутный свет декабрьского утра, сидел бедно одетый, среднего роста, сутуловатый человек.